Андрей Буровский - Да здравствует «Застой»!

С точки зрения общества, любые умственные занятия это были весьма уважаемые занятия. С точки зрения и государства, и общества, карьера в науке была одной из самых почтенных. Автор сих строк испытал это на себе: занимался наукой, и успешно. Это обеспечило мне уважение окружающих, поддержку начальников, интерес женщин.

В «годы застоя» удачлив и ярок был тот, кто умел сам себе создать занятие. Тот, кто умел занимать и развлекать себя сам. Увлеченность чем бы то ни было становилась способом самореализации и путем в благополучные, все время чем-то занятые люди. Причем в сфере науки и культуры все время происходило что-то интересное.

Вот если человек чем-то занять себя не умел, не был ничем увлечен, он рисковал оказаться ничем определенным не занятым. И такому человеку становилось жить попросту скучно. Особенно если нет вкуса к личной жизни, к взращиванию детей…

Я просто физически не могу понять людей, которым в «эпоху застоя» было скучно жить, но факт остается фактом — они были.

Вот в годы «перестройки» некая дама охала, что жаждет ничем не ограниченной свободы.

— Так ведь где она ничем не ограничена, преступность страшенная. В том же Нью-Йорке вас запросто могут убить.

— Лучше погибнуть в Нью-Йорке от рук убийц, чем подыхать в Москве от скуки!

Как эта дама ухитрилась подыхать от скуки? Объяснить это я берусь только одним нелицеприятным способом: дама не умела сама себя хоть чем-то занять. Она внутри настолько пуста, что, оставшись наедине сама с собой, тут же начинала умирать от скуки. Ей необходимо было, чтобы кто-то ее развлек и занял чем-нибудь.

И воспитывать собственных детей ей тоже было не интересно. И общаться — не интересно.

«Годы застоя» обернулись суровым испытанием для многих людей: именно потому, что никто ни к чему не принуждал, а уровень социальной защищенности оставался исключительно высоким. Благополучная эпоха заставила нас быть теми, кем мы достойны были быть.

Война и тюрьма заставляли делать не то, что ты хочешь и можешь, а чего требуют война и тюрьма. Но они ведь и списывали многое.

Пронзительное место из «Звездных кораблей» И. Ефремова: когда профессор Шатров ищет в подбитом танке драгоценную тетрадь: его ученик разрабатывал новую теорию движения солнечной системы в пространстве и погиб «в грандиозной танковой битве». Он с майором, бывшим командиром Виктора, находят подбитый танк, похожий на «огромный исковерканный череп, зияющий черными дырами больших проломов». И обнаруживают «на уцелевшем сиденье планшетку, засунутую сзади подушки, у перекладины спинки». [138] Ефремов А.И. На краю Ойкумены. Звездные корабли. М., 1959. С. 372–374. В планшетке и лежит бесценная тетрадь, содержащая необходимые расчеты.

Читая книгу в свои 14 лет, я подумал — а вот чуть в другое место ударил бы снаряд… И не было бы теории, необходимой для научного прорыва! В научной среде много ходило историй про незавершенные исследования, несделанные открытия, недописанные или неизданные книги. Человек мог погибнуть, быть сосланным, рукописи конфисковывались или горели при бомбежках…

Мы принадлежим к поколению, которому не списать недоделанное на «снаряд». Тюрьма, сума и война нам не грозили. Если мы чего-то в своей жизни не смогли — крайне трудно найти причины вне самого себя.

Хорошо, если ты состоялся. Пусть плохо, тяжело, поздно, не ко времени, со слишком большими усилиями… Но — состоялся. Если ты перепрыгнул пропасть и притом зашиб ногу, не беда. Ты ее уже перепрыгнул, это главное.

Но пропасть нельзя перепрыгнуть на 90 или 99 %. Ты ее или перепрыгнул, или нет. Ты или состоялся, или не состоялся.

А что делать, если нет таланта? — спрашивал один герой романа Д. Гранина. Действительно, а что тогда делать? Что, если творческих способностей у тебя намного меньше, чем амбиций? Если хочется иметь много красивых престижных вещей, но ужасно не хочется работать? Если эти красивые престижные вещи важнее и чувства собственной значимости, и работы, и ее результатов?

Тогда — ничто не сможет помочь, даже «какая-нибудь» диссертация и материальная обеспеченность.

Если человек становится неудачником, ему ну очень хочется обвинить в неудаче не себя, а кого-то или что-то вне себя. Если некого — он будет сердиться как раз на того, кто мешает ему сложить с себя груз ответственности. Разочарование в Системе очень помогает в таких случаях.

Эмигранты последних 20 лет очень типичны: большинство их них живут в состоянии хронической разочарованности. В США и в Германии состав водки такой же, как в СССР, — разве что качество хуже. Жить на пособие легко, прямо как в «годы застоя». Но какое жалкое впечатление производят 90 % эмигрантов! Какие перлы комплекса неполноценности являет эта среда — наименее благополучная среда мира «лет застоя»!

Все они, по своим рассказам, — гении, великаны ума, не состоявшиеся по вине партбюрократов, антисемитов, ЦК КПСС и КГБ.

Точно так же и все великие почвенники, радетели за русский народ, все никак не могут опубликовать свои гениальные творения, потому что евреи скупают тиражи их книг, а госдеп США насылает на их огороды гусениц и уводит их жен.

Разумеется, есть много эмигрантов совершенно другого направления — специалисты, занятые наукой, предприниматели, люди творческих профессий. Но они редко бывают в «русских клубах». Причина та же, по которой они в «годы застоя» мало трепались на кухнях: слишком заняты.

Не они завывали на площадях в годы «перестройки», не они жаждали «рынка и демократии». Не они винят всех на свете в убожестве несостоявшейся судьбы. Да и судьба у них вовсе не убогая. Но этот контингент малоактивен в жанре интернетного общения, публицистических заламываний рук и околополитических акций… Вот неудачники — они-то народ шумный, им попросту нечем больше заняться.

Из сегодняшнего дня хорошо видно, что мы совершенно неправильно оценивали «застой».

Это было время спокойно, эпически разворачивающихся судеб. Жили мы не богато, но зажиточно и спокойно. Прокормиться было нетрудно, жить — безопасно.

Это было время стремительного развития. Индивидуальное время судьбы текло неторопливо, почти эпически. В Европе такая спокойная жизнь кончилась сразу после Первой мировой. Историческое же время закручивалось пружиной, все ускорялось, вздыбливалось бешеным конем. В Европе как раз интенсивное течение истории после Первой и особенно Второй мировой сошло на нет.

Мы совершенно не ценили того, что имели: этой спокойной сытой жизни, возможности не пластаться за кусок хлеба. Возможности жить в полноценной истории (как европейцы XIX века… похоже, потому мы и неплохо понимали европейскую литературу того времени). И вместе с тем никуда не мчаться… читать, думать, выходить под мерцающий дождь, вкусно переживая свои реальные или надуманные страдания.