Юрий Карякин - Достоевский и Апокалипсис

Диктовка! Диктовал.

Самое главное для меня: Образ Достоевского.

Лейтмотив: знаем персонажей, знаем героев, не знаем автора, Демиурга (а если интересуемся, то «спальней и кухней»).

Вот задачка: «Дано: произведения (музыка, живопись, литература…). Спрашивается: кто автор как личность?» В чистом виде мы решаем такую задачку (сама история поставила этот чистый эксперимент) в случаях с Гомером, Шекспиром, автором «Слова о полку Игореве» (можно продлить список). Страшно интересно и азартно. Кто-то из художников сказал (кажется, поэт): Хотите указать, кто я, — читайте мои стихи.

Раскольниковых, братьев Карамазовых — нет. Есть только Достоевский (а они — только в его голове, только в его душе).

Как в музыке Баха и Моцарта, как в книгах Пушкина и Достоевского, в скульптурах, картинах Рафаэля, Микеланджело, Леонардо мне интереснее всего и дороже они сами, творцы, — так для меня самое главное в Новом Завете — Сам Христос, Его свет, Его тайна. Тайна — в Творце, а творение — «лишь» знаки этой тайны, язык тайны.

Вывести «образ Христа» из текста Нового Завета — вот «задачка»! «Задачка», которую человечество пытается решить уже две тысячи лет (иногда, впрочем, запутавшись и озверев, пытается отбросить самое задачку, но все равно — неведомой силой — к ней возвращается).

Прямого , от Себя написанного, Слова Христа — нет. Есть Его Слово — «ретранслированное», слышанное и записанное апостолами.

Счастье, что от «Гомеров» остались только их произведения (труднее, но и точнее задача). Но это же — и несчастье. Представим: знаем только произведения Гёте, Пушкина, Достоевского, Толстого и ничегошеньки о них самих?

Надо соединить то и другое. Сначала абсолютно отвлечься (насколько это возможно) от всякого знания о жизни художника. Только — читать, читать, читать его самого. А уж потом — сопоставлять с жизнью.

Отсюда понятен, объясним и оправдан отрицательный подход М.М. Бахтина к «биографии» художников. Это естественная реакция на грубое, механическое, снижающее увязывание одного с другим. Однако сейчас (особенно в отношении Пушкина) собрана такая масса биографического материала, которая позволяет установить эту связь органически. Хотелось бы, чтобы книга моя и стала попыткой установить такую связь, но в таком порядке:

1. Художественные произведения.

2. Черновики.

3. Жизнь художника.

Нельзя тут ни один пункт переставлять. Именно такой порядок. Он — самый доказательный.

Это отчеканить и вести лейтмотивом. Наиболее последовательно эта методология проведена в «Самообмане Раскольникова» и в главке «О мужестве быть смешным». Но за исключением анализа «Преступления и наказания», где она, эта методология, проведена предельно наглядно, по пунктам, — в отношении других произведений она как бы «растворена». Она есть, но ее не видно. Я исходил из нее совершенно сознательно и столь же сознательно ее «растворил».

Итак: единственная самоцель — сам художник как личность. Все-все остальное — лишь средство для достижения этой цели.

И когда я говорю: мне интересны не герои, не персонажи, а только сам Творец, — то отсюда вовсе не следует, что они мне не интересны в смысле познавательном. Да наоборот! Совсем наоборот! У меня же нет другого — главного — пути для решения самой главной задачи.

Пример предельный, самый предельный — с Новым Заветом, — и есть «прамодель» отношения к любому тексту (о чем «формализм», насовершавший тьму локальных и общих — ценнейших — открытий и изобретений, — в конце концов начисто забыл). Абстрагировавшись — на время — от жизни, чтобы потом ее глубже понять, он настолько увлекся средствами, что позабыл о цели.

Когда Достоевский пишет («Подросток»): «Что такое Божье творение, что такое Бог? Это, как бы, представь — пушкинское стихотворение…» [201]

Не Бог через Пушкина, а Пушкин — через Бога?! Но это же и есть проявление высшей связи между Небом и Землей, Творцом небесным и земным, это же и есть божий огонь в человеке.То же самое надо сказать и тогда, когда я, сопоставив все до единого определения (эпитеты и пр.) Христа, с одной стороны, а с другой — Гомера, Сервантеса, Шекспира, Пушкина, определения, данные им, Достоевским, пришел к выводу об абсолютном тождестве этих определений. В этом и проявилась опять та же связь: Божий огонь в земных сердцах.

«Пушкин умер в расцвете своих сил и унес с собою в гроб великую тайну. И вот мы без него эту тайну разгадываем…» (Речь о Пушкине).

Христос умер в самом расцвете Своих сил, и вот мы без Него эту тайну разгадываем.

Христа познаем не из Его речи, а из речи других людей, не из Его слов, а из слов о нем .

Достоевского, Пушкина, Гёте узнаем (когда это началось? Есть закономерность, хронологическая даже) — и по их текстам, и по текстам о них , и по их прямому слову , и по слову ретранслированному.

Кстати, о Достоевском (Шекспире, Гёте, Пушкине…) написано в десятки тысяч раз больше, чем они написали сами. И большинство авторов, нимало не смущаясь, пишут так, как будто Достоевский действительно исчез и исчезло все, что до них о нем писалось.

Мое допущение должно не гордыню распалять, взвинчивать, а наоборот — страшную ответственность сознавать.

Шекспир? Ничего не известно? Ничего-ничего? Да ведь вот он весь! 36 пьес и, я не помню сейчас сколько, сонетов (кажется, около 70). Вот его знаки, позывные. Вот его — SOS (в сущности, все произведения великих художников — это их SOS, их крик о помощи, о спасении — их и нас).

Шекспир — особо. А.А. Ахматова о нем (см. у Рассадина в книге о Мандельштаме).

И если бы даже была написана, расписана вся жизнь великого художника, вся-вся, все до единого события его жизни, день за днем и даже час за часом, то описание это никогда бы не дало больше, чем его произведения.

А если б я — Ю.К. — помоложе был бы лет на пять и без трех инфарктов, то стал бы помощником президента по культуре (и обязательно второй помощник, помоложе и поэрудистее), чтобы:

а) чуть-чуть кому-то помочь, в очень конкретных делах, очень конкретным людям;

б) поставить памятник Достоевскому напротив Пушкина.

Еще о «странных сближениях»

Сделать две подборки, два списка:

1. Как у Достоевского в романах (в конце концов выясняется) одновременно в разных местах происходят знаменательные события («странные сближения», по Пушкину), так и в жизни Достоевского:

С.Г. Нечаев — Нечаева, девичья фамилия матери.

И.Г. Сниткин — в 1869 году, в октябре, приехал к Достоевским (а потом приехал в час смерти), Достоевский и Прыжов… [202]

20 февраля 1880 года Достоевский — Суворину о магазине Дациаро, [203]а в этот час, может быть, в эту минуту — покушение на Лорис-Меликова.