Франсуаза Саган - Страницы моей жизни

Бесспорно, во все века люди полагали, что скоро наступит последний час – для них и для окружающего мира. Только до сего дня возможности уничтожить жизнь на Земле не было ни у кого. Понадобились самые изощренные достижения прогресса, чтобы Саддам Хусейн или кто-то другой овладели рычагами, способными отравить или уничтожить нас с помощью ветра. И это произошло совсем недавно, ибо даже Гитлер в своем озлоблении не мог погубить Землю. Но я слишком отвлеклась от моих маленьких безобидных романов и на склоне лет не хотела бы видеть, как вокруг них разгораются страсти. Когда я пишу «безобидных», я думаю о матерях, которые на протяжении стольких лет упрекали меня в том, что я слишком сильно повлияла на их детей, и они покинули семейный очаг ради какого-то бородача или растрепы. Впрочем, число таких детей постепенно уменьшается. К тому же, чтобы я ими заинтересовалась, хотя бы кому-то из них надо было бы захлопнуть мою книгу на слове «Конец» и, вскочив, крикнуть своим родителям: «Франсуаза Саган права, я уезжаю с Артуром!» В любом случае плотские связи, независимость необходимы для развития сюжета моих книг, и потому их влияние на подростков мне абсолютно безразлично. Между прочим, если бы меня это и волновало, я бы все равно ничего не могла поделать; и мне трудно себе представить, какие письма получал Андре Жид – хотя и не сравниваю себя с ним – после публикации книги «Яства земные».

Итак, я написала голливудский роман « Ангел-хранитель » в Ло, а « Немного солнца в холодной воде » – на севере Индии в 1980-м. Мы с братом провели месяц в Индии, из них три недели – в Сринагаре (Кашмир), где чуть не остались насовсем. Тем не менее мы побывали и в Катманду (Непал) в отеле знаменитого Игоря, известного авантюриста и хозяина очаровательного дома. Его бар был излюбленным местом встреч других авантюристов подозрительного вида, хотя они таковыми уже не были и потому старались вести себя как сыщики или осведомители. В огромных комнатах этого отеля с их непривычной обстановкой, в окружении странных статуй, рогов и шкур неизвестных животных, вызывающих тревогу, как некоторые непонятные мелодии, я мысленно возвращалась в Косс и провинцию Лимузен, заново открывая их для себя, вспоминая стада обезумевших овец, невозмутимых пастухов или пологие склоны молчаливых холмов, освещенных лучами заходящего солнца и пахнущих дымом горящих листьев. Эти провинции были похожи лишь в одном – и там, и здесь росли тополя, завезенные сюда одним могольским императором и десятками высаженные у подножия Гималаев. Я, между прочим, понимаю императора, ведь тополь – мое любимое дерево.

Возвращаясь к Ло и Кашмиру (не знаю, почему эти годы – с 1967 по 1972-й – так запечатлелись в моей памяти), скажу, что 1968-й оказался для меня одним из самых интересных, и, может быть, именно в этот период я раскрепостилась больше, чем сама того желала. В меня бросили слезоточивую бомбу у Режин, и целыми днями я колесила по Парижу, изображая такси и направляясь туда, куда желали ехать самые разные пассажиры, передвигающиеся автостопом. Некоторые из них, храбро противостоявшие полиции, оказавшись в моей машине, не могли иногда скрыть своего страха. Я управляла автомобилем очень свободно, но однажды вечером в «Одеоне» меня упрекнули за мои любимые забавы; там собралась веселая и крикливая молодежь, которая под аплодисменты или свист передавала из рук в руки микрофон, чтобы поговорить о свободе, цареубийствах, ценах на картофель и немом кино. Среди них нашелся один человек, который, перекинув микрофон в другой конец зала, воскликнул: «Мадам Саган приехала сюда в своем „Феррари“, конечно же, для того, чтобы оценить бунт товарищей студентов!» Раздались вопли, смысла которых я не уловила. Мне передали микрофон, но, чтобы дотянуть его до меня, понадобилось две минуты – время, достаточное, чтобы найти уничтожающий ответ (который не приходил мне в голову). Я ограничилась тем, что встала и строгим голосом прокричала в микрофон: «Неправда! Это – „Мазерати“!» Как известно, смех – сильнейший из аргументов, по крайней мере, во Франции.

На днях я перечитала книгу, которая называется «Синяки на душе»; само ее название уже красиво, да и некоторые эпизоды написаны совсем неплохо. И поскольку старой гвардии, которая могла бы ее раскритиковать или, может быть, похвалить, к тому времени уже не существовало, а мнение пришедших им на смену новых критиков я не совсем уяснила, хвалить и ругать свой текст придется мне самой. По примеру французского правосудия я начну с нападок. Ибо обвинение всегда представляет недовольную публику, а защита – заинтересованную.

Прокурор: Судя по этой книге, автор не то чтобы не умеет писать, увы, он не может писать долго. Очевидно, мадам Саган отказалась от своей обычной сдержанности, неожиданно отдав предпочтение занудному лиризму в рассуждениях о войне, литературе, любви и т. д. – проблемах, уже затронутых другими, более яркими и информированными писателями. Мы вновь встречаемся с героями «Замка в Швеции», но уже поблекшими и превратившимися в самодовольных паразитов.

Защита: На сей раз мадам Саган выпустила оригинальную книгу, написанную в особом, свойственном ей одной ключе. Она предстает в ней как автор, которого задевают и занимают многие проблемы, которые, как нам казалось, ее не волнуют, и она рассуждает о них от своего имени и от лица своих обворожительных героев. Что же касается языка книги, то он лиричен, поэтичен, и это, повторяю я, приятно отличает новый роман от предыдущих ее произведений. Тем более что автор не пренебрегает иронией…

В действительности эта книга, если добросовестно вчитаться в нее, написана подкупающе непринужденно, и, в сущности, в ней более определенно выражено то, что я хотела сказать, в отличие от предыдущих моих книг. Помню, как благодаря этому роману я перешла от почти мрачного состояния в начале работы к радостному спокойствию – в конце.

Как бы то ни было, но, чтобы предоставить слово самой себе и так надолго, мне надо было быть довольно подавленной в тот момент, когда я приступила к написанию романа. « Синяки на душе » я закончила на улице Гинемер, неподалеку от Люксембургского сада, и я очень хорошо помню развороченные деревья с чистой листвой, где обитали воробьи, помню их так же, как тополя в Ланкре, в Нормандии. И если в романе « Синяки на душе » помимо собственных ощущений я описывала лишь реакции сумасбродных героев моего театра, Элеоноры и Себастьяна Ван Милема, то только потому, что немного устала от феномена отождествления, проявляющегося в поведении моих друзей или родственников, ибо чаще всего мои книги служили поводом для смехотворных диалогов такого рода: