Франсуаза Саган - Страницы моей жизни

Нет, на этот раз я не оглянусь. Напротив, после такого неприятного чтения я сразу перейду к следующему из тех романов, который, я надеюсь, не окажется халтурой, – ведь я начинаю относиться с сомнением ко всему своему творчеству. Следующая книга называется « Смятая постель ». Я возлагаю на нее больше надежд, потому что « Смятая постель » напоминает мне о счастливом лете, проведенном на улице Алезиа, о безлюдном доме и тротуаре, усыпанном цветами акаций. Я снова ощущаю их аромат и воскрешаю в памяти мост Толбиак, куда, проработав до рассвета, я отправлялась гулять, а примерно в пять утра вдыхала запах Сены, речной запах; стоя на мосту, я смотрела, как дымятся вдали предприятия, разбросанные по берегу реки, глядела на пока еще спящие баржи и встречала восход солнца. Та работа и душевный покой слились в моем сознании, и потому у меня сохранилось очень, очень хорошее воспоминание о « Смятой постели », а если этот роман так же «хорош», как « Неясный профиль », мне будет очень обидно за себя и свою память.

Чтобы покончить с « Неясным профилем », скажу: мне нередко кажется, что было бы любопытно написать целую книгу на плохой сюжет, посвятив ей время и часть того, что снисходительные люди называют талантом. Это было бы похоже на долгую, нудную и неинтересную работу, которую взваливают на себя ради достижения душевного и финансового равновесия. Что касается « Неясного профиля », то, я надеюсь, главными здесь были финансовые соображения. Тем не менее для того, кто себя перечитывает, подобная слепота по отношению к собственному тексту, ежедневное напряжение перед листом белой бумаги, который надо заполнить, свидетельствуют о тревожном разладе с самим собой и с литературой. Но если у вас нет более захватывающей темы, если вы устали от всего и ваше перо бежит по бумаге независимо от ваших размышлений или критического чувства, если правда действительно ускользает и уступает место привычке, усилию, которого от вас требуют, обещанному вами усилию, тогда вы делаете уступку посредственности и худшему, что в вас есть: лени, болтовне, скуке. Издатели прошлого, как мне кажется, реагировали на это более строго, выполняя таким образом свою особую миссию. И потому я с огромной осторожностью приступаю к упомянутой « Постели », вокруг которой, после прочтения предыдущей книги, я кручусь с некоторым страхом и недоверием.

Но в моей голове все же застрял вопрос: как можно в течение шести месяцев писать о неинтересных людях? Об этом я спрашивала себя часто, даже размышляя о других авторах, но теперь эта проблема встала передо мной. Роман « Здравствуй, грусть » пробудил в массе юных, ничем не занятых или работающих девушек порыв, заставивший их взяться за перо с благородной целью, заслужить, подобно мне, лавры и миллионы. Многие издатели, забыв, что должны делать отбор, публиковали их произведения – по крайней мере в первые годы после выхода романа « Здравствуй, грусть » – с ленточкой, опоясывающей книгу, где было написано: «Новая Саган», как будто меня не было в живых, что я считала бестактным и преждевременным в мои двадцать пять или тридцать лет. К тому же, когда меня спрашивали: «Как вы написали эту книгу?» – на этот глупый вопрос я неосторожно давала глупый ответ: «Берете тетрадь, карандаш и начинаете писать». Скромный, конечно, ответ, но он запутал многих молодых девушек. Мне следовало ввести понятие таланта в эту фразу и подчеркнуть его необходимость, но я не представляла себе, что можно писать, не имея таланта. Увы, сложившаяся ситуация убедила меня в обратном. Некоторые издатели даже просили меня написать предисловие к этим подражательным романам… Почему я не написала для них свой некролог, если на то пошло?

Внимательный читатель, прочитав эту книгу, конечно, заметит, что главы, где я говорю о своих неудачах или моих недостатках, значительно короче глав, где я более благосклонна к себе. Он заметит это, посмеется, а может быть, рассердится на меня, но мне это безразлично. Я не стану дальше делать упор на критические суждения, ибо очень скоро это обернулось бы мазохизмом. А я не мазохистка, кто угодно, только не мазохистка. Чувства вины я не испытываю и не думаю, что оно хоть когда-то было мне свойственно. Может быть, именно в этом истоки того порыва и восторженности, которые позволили мне промчаться по собственной жизни подобно урагану, пролетевшему над сожалениями, осознанием своей ответственности, завоеванными позициями и т. д., хотя любая формулировка ставит вас вдруг перед лицом проблем, в сущности не существовавших или, точнее, существовавших, но только в вашем сознании. Стоит человеку прекратить движение вперед, как он теряет устойчивость и падает. А мы живем не в такое время, когда можно лечь на землю и спокойно наблюдать, как встает или заходит солнце, словно это зрелище вечно и неизменно. Впервые мы не уверены в нашем солнце, его покровы рвутся, и облако Чернобыля не сможет без конца проплывать мимо него, не заслоняя солнечного света и не калеча наши жизни, пока те, кто призван защищать нас и служить нам, направляют свой несчастный бюджет, наш, кстати, бюджет, на другие цели, ставшие со всех точек зрения смехотворными в сравнении с угрозами, нависшими над нашим существованием. Возникает вопрос, не стоит ли через повешение, гильотину или расстрел казнить чиновников ООН (наряду с другими официальными лицами), поскольку эти люди, услышав, что половина племени хуту будет истреблена в понедельник, на вторник назначают встречу для того, чтобы выразить свои сожаления; а субботу или воскресенье они, вероятно, проведут, бросая хлеб животным в зоопарке. Та мера жестокости и несправедливости, которую может вынести дух одного народа, – ничто в сравнении с тем, сколько может выдержать, соприкоснувшись с жестокостью и несправедливостью, дух нескольких народов.

И как все писатели, я, естественно, хочу, чтобы моя книга появилась до нового Чернобыля, что вызовет улыбку или насмешку у моих читателей. Если среди них останется достаточно здоровых людей, еще способных смеяться.

Перейдем к менее тягостной теме: перевоплощению героев. Уже в романе « Через месяц, через год » появилась Жозе, неуловимая Жозе, оставившая своего любовника-интеллектуала по имени Бернар (с тех пор Бернар Франк постоянно жаловался на это совпадение – хотя тут не было никакого намека с моей стороны, но омонимия раздражала и раздражает его, поскольку до сих пор мы разбираемся с этим). Итак, Жозе предпочла тому самому Бернару более примитивного любовника Жака. Жозе, которую пять лет спустя мы встретили в романе « Волшебные облака », а затем в треклятом « Неясном профиле », исчезла из моих произведений, вероятно, устав от вышеупомянутого персонажа. Чета Ван Милем, напротив, исчезла со сцены « Замка в Швеции » и оказалась в романе « Синяки на душе », где обрела большую глубину и человечность, прежде чем навсегда отправиться в Швецию.