Джаред Тейлор - Лицом к лицу с расой

Соединённые Штаты переживают трагедию огромного масштаба. То, что когда-то было, и могло бы по сей день быть сияющим форпостом Западной Цивилизации, превратилось в убежище для несовместимых и конкурирующих между собой рас и культур, включая самые примитивные. У нас всё ещё остаются некоторые гражданские свободы и развитая экономика, но надолго ли этого хватит?

История учит нас, что цивилизацию могут поддерживать и развивать только биологические наследники тех, кто её создал. Заменяя европейский расовый фонд, лежащий в основании цивилизации, месивом из афроазиатов и метисов, мы играем с огнём, ставя на кон собственное будущее. Перспективы страны приводят в ужас любого американца, воспитанного до 1960-х годов прошлого столетия.

Эта книга — живое свидетельство того процесса, который уже происходит в Америке. Если сейчас ничего не предпринять, то на её страницах можно разглядеть то, во что превратится наша страна в недалёком будущем.

Джаред Тэйлор

Оукленд, Вирджиния

4 августа 2014 года.

Я выросла в белом пригороде, населённом семьями среднего класса. Образование моё, от начальной школы до колледжа, также прошло исключительно среди белых детей из семей средних слоёв общества. Как и многие другие, я была воспитана в духе того, что «все созданы равными» и что людей следует судить не по цвету их кожи, а по качествам характера. Мне с детства внушалась слепая вера в «расовый дальтонизм» и в достоинства многообразия.

Моя мать медработник, а отец работал в Управлении городского транспорта Нью-Йорка. Оба — убеждённые демократы, люди, проработавшие всю жизнь, и на изучение культуры и политики времени особо не имевшие. Всё, что они рассказывали мне о политике, было то, что Демократическая партия была за рабочих, а республиканцы за богатых. Мать меня учила никогда никого не судить, и относиться ко всем одинаково по-доброму, особенно к тем, кому повезло меньше, чем мне. Она говорила мне, что дискриминация — это плохо, и что ко всем людям нужно относиться одинаково.

Я имею степень бакалавра социологии. Я помню, что все мои преподаватели были белыми и очень либеральными. Серьёзные рассуждения о расе я впервые услышала вколледже. В них до нас постоянно доносились две основные идеи — расовое многообразие жизненно необходимо, и белые виноваты перед чёрными. Все мои сокурсники получили воспитание в том же духе, что и я, и потому наши юные мозги были свежатиной, которой лакомились наши преподаватели. Из колледжа я вышла законченным расовым либералом.

Поэтому, как многие другие белые девушки из среднего класса пригорода Нью-Йорка, я решила служить отверженным и угнетённым. Я знала, что достойно жить на свою зарплату никогда не смогу, но эта жертва будет стоить того удовлетворения и морального превосходства, которое я буду испытывать над своими друзьями-бизнесменами. Подобно городской Джейн Гудолл, я отправлюсь в джунгли гетто и буду защищать благородные души от привилегий и высокомерия злых белых. Я искренне считала, что возмещу ущерб, причинённый ужасными поступками моих предков.

Первой работой, которую я, став взрослой, получила, была в дневном центре приюта для жертв домашнего насилия на Стэйтен-Айленде, в Нью-Йорке. Этот центр входил в сеть организаций, управляемую крупным благотворительным фондом «Сэйф Хорайзон».

Там у меня произошла первая реальная встреча с чёрными и латиноамериканцами. Моими руководителями были чёрные и латиноамериканцы. Женщины, поступавшие в центр, были чёрные и латиноамериканки (белые женщины туда никогда не поступали). Я же была одной из немногих белых во всём районе. Я чувствовала, что должна дать понять этим женщинам и их детям, что белые люди им не враги. Я считала, что, если у меня получится убедить их смотреть на меня как на доброго человека, а не как на «белую», то я смогу помочь им воспринимать весь мир позитивнее. Я была убеждена, что во мне не было ничего такого, чего можно было бы опасаться, а моё великодушие будет, конечно же, всеми замечено и оценено по достоинству.

Попадавшим туда женщинам не нужно было доказывать, что они подверглись насилию; от них просто требовалось предоставить рапорт из полиции, в котором было их заявление о том, что они подверглись насилию. Позднее, беседуя с матерями, я выяснила, что всё, что им нужно сделать, чтобы попасть в приют, это зайти в участок и заявить, что на них напали. До того, как я попала на эту работу, я бы никогда представить себе не могла, что можно лгать о том, что на тебя совершено нападение.

Женщинам можно бесплатно пребывать в приюте в течение трёх месяцев, а затем их дела подаются на рассмотрение для продления. Дальше, для получения разрешения на дальнейшее пребывание в приюте, им нужно казаться испуганными или рассказать болееменее связную историю. В нескольких случаях женщины жульничали и им удавалось оставаться в приюте в течение почти двух лет. Большинство въезжали в квартиры, некоторым удавалось заполучить комнатки с общей кухней и холлом.

Моя работа в дневном приюте заключалась в том, чтобы следить за детьми, в то время как матери устраивали свои жизни. Я также помогала устраивать их детей в местные школы, так как они проживали в совершенно новом районе и, как предполагалось, никому не говорили о своём местопребывании из страха, что злоумышленники их разыщут.

Я целиком отдавалась детям, многие из которых, подобно ихматерям, подверглись жестокому насилию.

Я считала, что те женщины, которые не работали, не ходили в школу и ничем, кроме того, что заводили много детей, не занимались, окажутся хорошими специалистками по воспитанию детей. Мне думалось, что особенно латиноамериканки, которые, казалось бы, поголовно имеют многочисленное потомство и для кого расплод является главной жизненной установкой, могли бы обучить американок новым методам по уходу за детьми, что было бы неплохим вкладом во всё наше общество.

Однако, меня ужаснуло то, как чёрные, так и латиноамериканские мамаши обыкновенно оставляли своих детей лежать в грязных подгузниках, из которых сочился кал. Поздно ночью они ходили на сеансы взрослых фильмов ужасов вместе с детьми, которым было меньше 10 лет. Они позволяли детям играть на улицах с оживлённым движением, нимало не беспокоясь об их безопасности. Свои квартиры они замусорили коробками от пиццы, банками из-под колы, грязной одеждой и перевёрнутой мебелью.

Я была шокирована, но не сдавалась. Я стала оставаться сверхурочно после того, как моя смена кончалась, занимаясь детьми так, как если бы это были мои собственные дети. Я мыла их запревшие от поноса тела и убирала их загаженные квартиры. Я сидела с больными детьми в то время, как их мамаши ходили покупать пиво и сигареты на деньги WIC (Women, Infants and Children, — «женщины, младенцы и дети», — программа помощи женщинам, младенцам и детям до пяти лет из семей с недостаточным доходом, — перев. ), готовясь к свиданию с очередным альфонсом из гетто. Я устраивала дни рождений для детей и ходила в школу решать их проблемы вместо их матерей, потому что тех нельзя было тревожить. Такой самоотверженностью я не снискала себе ни уважения, ни должной оценки. Матери назвали меня «белой нищенкой» и «белой сучкой», в то время, как я трудилась, выполняя за них их же обязанности.