Джаред Тейлор - Лицом к лицу с расой

Я обращала внимание на расовые различия. В целом латиноамериканки были опрятнее и спокойнее чёрных. Они жили в среднем по более низким стандартам, чем у белых, но в среднем выше, чем у чёрных. Многие из них презирали чёрных, с которыми они вступали в вынужденный контакт. Латиноамериканки находились там главным образом из-за бесплатного жилья и постоянно выискивали дополнительные льготы. Они сильно гордились своей этнической принадлежностью и, если что-то было им не по нраву, например, им в чём-то отказывали или просили заплатить за то, что, по их мнению, должно быть бесплатным, немедленно преисполнялись гневом против белых. В этих случаях свои мысли они выражали невнятно и невразумительно, но из их речей можно было догадаться, что они считали, что Америка им должна всё, в чём они нуждаются.

Даже наиболее разумные и дружелюбные женщины и сотрудники постоянно объясняли свои жизненные невзгоды фразой «Меня угнетают белые». Я обнаружила, что многие чёрные и латиноамериканцы искренне верят в эту установку, независимо от уровня своего дохода и статуса.

Я никогда не жаловалась и выполняла свои обязанности профессионально и с рвением. Тем не менее, по службе меня не продвигали, а отзывы сотрудников и содержавшихся в приюте женщин обо мне были более, чем скупые. У меня сложилось такое впечатление, что ключом к приобретению авторитета и продвижениям по службе в этом обществе является умение тусоваться и неформально общаться, а тяжкий труд не приветствуется и презирается. Когда я предлагала новые планы по работе, сотрудники их отвергали, ведь тогда бы им пришлось работать, что они делали лишь тогда, когда их заставляли.

На меня жаловались приютские женщины. Некоторые говорили, что я высокомерна и показываю своё превосходство: «Она думает, что она лучше нас, потому что училась в колледже!». Директор-негритянка, сказала мне, что я не имею права щеголять своим привилегированным образованием. Например, ношение футболки с названием моего колледжа было сочтено оскорбительным.

Я попадала в затруднения в тех ситуациях, когда я рассчитывала на то, что женщины будут соблюдать правила пользования дневным детским садом. С 15:00 до 17:00 туда приводили детей всех возрастов для того, чтобы мамаши могли справляться с домашней работой (у руководства, однако, хватало мозгов, чтобы понимать, что они не умеют и не станут этим заниматься). Если они не занимались домашними хлопотами или не приносили уведомление о том, что они устроились на работу, то они, должны были заботиться о своих детях самостоятельно. Но, фактически, матери всегда сваливали детей в дневной сад, чтобы можно было встречаться с ухажёрами. Этим обманом занимались все, но я пыталась придерживаться инструкций.

Как-то я в последнюю минуту отказала одной женщине взять её детей. Она пошла к директору и нажаловалась на меня. Меня вызвали в кабинет директора, где эта женщина сказала: «Вы не хотите брать моих детей, потому что Вы думаете, что Вы лучше нас». Разумеется, директор встала на её сторону, отчитала меня перед нею и отменила моё решение. Мошенничество матери сработало, а я должна была взять её детей на весь день.

Я считала, что наша программа была направлена на то, чтобы помочь женщинам стать хорошими матерями своим детям, а не сдавать их при любой возможности в дневной садик. Отчитав меня за то, что я следовала инструкциям и пыталась предотвратить обман, директор обвинила меня в расизме и добавила: «Мы существуем для матерей, а не для детей».

В тот день я ушла домой в слезах. Меня поразили две вещи; я не могла понять, почему они считают, что я расистка; и для каких бы целей ни предназначался приют, интересы детей должны быть на первом месте. После почти двух лет работы в приюте я решила поискать другую работу, и перешла в административный офис на Манхэттене.

Я нашла работу в другой благотворительной организации, «Проджект Стритворк», которой тоже управлял фонд «Сэйф Хорайзон». Это был амбулаторный центр в Гарлеме для молодых людей с улицы до 24 лет. Большинство наших клиентов составляли местные подростки, многие из которых не работали, были наркоманами, и по этой причине пребывали в постоянной безысходности. Они состояли в уличных бандах, были проститутками и бродяжничали. В «Стритворк» давали приют, консультировали, кормили, давали возможность искупаться, посидеть в музыкальной комнате, в компьютерной, предоставляли элементарную медицинскую помощь, и даже иглоукалывание и медитацию. Центр также служил неофициальным убежищем для нелегальных иммигрантов и всякого рода преступников, скрывающихся от полиции.

Все программы «Сэйф Хорайзона» финансируются муниципалитетом, а также из государственных, федеральных и частных фондов. В «Стритворк» я, в том числе, занималась координацией и подготовкой данных и отчётов, что предполагало ведение статистики. Чуть ли не каждый месяц мой руководитель вносил изменения в мои отчёты, увеличивая число обслуживаемых, чтобы получить больше средств из фондов.

Сама внешность руководителя «Стритворка» должна была служить предостережением при прохождении собеседования, но все разумные предосторожности были вытравлены во мне годами идеологической обработки. Это был грузный негр с масляными дредами. И, вероятно, гомосексуалист. На его столе на видном месте стояла огромная деревянная скульптура члена. В конце собеседования он сказал мне: «Именно потому, что ты симпатичная белая девушка, ты не впишешься в коллектив «Стритворка», пока не переспишь с кем-нибудь из сотрудников». Я посмеялась, подумав, что это такая своеобразная шутка.

Девиз «Стритворка» — «У нас непредвзятая среда». При этом, каждую среду все 75 сотрудников были обязаны собираться и рассказывать о своих проблемах. На этих обязательных еженедельных восьмидесятичасовых сеансах мы должны были выкладывать собственную личную жизнь перед сослуживцами. Эти сеансы выключали нас из рабочего процесса на весь день, и устраивались в ущерб оказанию помощи нуждающимся детям. Почти на каждой такой встрече, какой-нибудь чёрный сотрудник, — а таких было подавляющее большинство, — без явной причины выражал свой гнев белому сотруднику. Если белые люди не выражали достаточной угодливости и почтительности чёрным, то это рассматривалось как оскорбление.

Белого заставляли стоя выслушивать вымышленные обвинения в оскорблениях. Я была свидетельницей того, как белые вставали на колени перед неграми и просили прощения за рабство, за белое превосходство, за чёрных, содержавшихся в тюрьме, за плохое состояние районов, в которых проживают негры, за СПИД и употребление наркотиков в их среде, и прочее. Очень часто белых сотрудниц коллектив сердитых негров и латиносов доводил до слёз. Когда белый сотрудник унижался в достаточной степени, очистительный эффект достигался, и тогда объявлялось временное перемирие. Негодующего чёрного сотрудника хвалили, его гнев поощрялся, а униженного и забитого белого работника переводили на испытательный срок и, в виде акта наивысшего великодушия, позволяли остаться на работе. Такие сеансы проводили социальные работники, но часто их проводили сами сотрудники, а социальные работники просто наблюдали.