Михаил Веллер - Поправки к отражениям

Понимаете, звезды 60-х — звездное поколение Евтушенко-Вознесенского-Аксенова-Гладилина — как-то резко слиняло, поблекло, оказалось не у кассы, отодвинуто и задвинуто, мало видно и мало слышно. Они уже редко печатались, не производили шума, воспринимались как гении вчерашнего дня. Их цветение и кипение с началом семидесятых прекратилось, они перестали быть властителями дум и главным предметом литературных споров.

А кто вышел на авансцену? Кроме уродов, обслуживающих заказы Партии, так от них и фамилии сейчас не вспомнишь, и тогда их знать никто не хотел.

Это Владимир Маканин. Он восходил долго, медленно, постепенно; он неплохо издавался, нравился узкому кругу интеллектуалов, не был замечаем официальной критикой, не был ею понят совершенно.

Маканин-то кончал матмех МГУ, он рождения с 1937 года — поколение, которое последним успело прицепиться хоть к «колбасе» трамвайной оттепельных свобод и льгот. И судьба его литературная, писательская эволюция, очень интересна и показательна. Тем более что до сих пор никем не понята и не описана толком. Обидно. Но бывает.

Литературным кумиром этого поколения однозначно был Хемингуэй (это кроме как у деревенщиков, разумеется). Короткая фраза, лапидарный стиль, минимум деталей, никаких красот, ноль пафоса, скупость эмоций — и абсолютная, голая, простая честность.

И вот Маканин пишет повесть «Прямая линия». Она вроде и молодежная, вроде и производственная, вторично то есть, это уже выработано — но: новая эстетика. Абсолютно голая, отшелушенная фраза. Ноль деталей и подробностей. Ноль переживаний и чуйств.

Аналогично «Старые книги». То же самое эстетически — плюс капля иронии, плюс отдельные крапинки деталей в стилистике еще Мериме: «Глазки серые. Славненькие глазки». Вот и весь портрет.

И вот от этого абсолютно голого ноль-стиля, где фразы — один скелет, ни грамма мяса, — Маканин переходит к рассказам с сюжетом-кульбитом. Где деталей уже чуть больше, где картину уже видно.

Главные его рассказы очень хороши, и заслуживают того, чтобы мы их упомянули, перечислили. Это:

«Дашенька». «Наша старушка хорошо декламирует». «Ключарев и Алимушкин». «Река с быстрым течением». «Отдушина». «Гражданин убегающий». «Антилидер». Еще десяток есть блестящих.

Все они построены на парадоксе, на двойственности происходящего, на переходе смысла в обратный. «Дашенька»: бедная невзрачная машинисточка и красавец-физик, завидный парень, герой нашего времени — и вот сначала она робко о нем мечтает, угождает всячески, старается стать полезной всеми путями — и в конце подчиняет себе, порабощает, ставит под каблук и снисходительно вершит свою судьбу, где отводит ему место по своему усмотрению.

«Ключарев и Алимушкин» — это словно одна доля удачи и жизни на двоих. Никто и них ни в чем не виноват — но чем лучше идут дела у одного, тем хуже у другого: словно все мы своей удачей обрекаем на лишения того, кому удачи из-за нас уже не достанется в жизни.

«Река с быстрым течением»: вот как относиться к любимой жене, когда вдруг узнал, что она тебе изменяет — и одновременно узнал, что она смертельно больна, и недолго ей осталось, и помочь нельзя. И вот разглядывает он ночью на кухне тринадцать всего фотографий, где она в разные годы, и словно это река жизни ее уносит, и куда мы уходим, и как же все так.

То есть. Мы берем мысль, явление, тенденцию. И доводим до абсурда. И видим тогда, что все так — а одновременно и не так. И жизнь наша неоднозначна и превращается в загадку без отгадки, и относишься ты к ней неоднозначно, и смысл всего происходящего — таков, а одновременно и обратен, двусмысленный он смысл, диалектичный, непостижимый, не спрямляемый в прямую линию, не поддающийся однозначному ответу.

Время было трудное, Маканин окончил Высшие сценарные курсы при ВГИКе и устроился редактором в издательство «Советский писатель». Это было очень престижное издательство. Главное по современной советской литературе. Пафоснее только «Художественная литература» была. А уж «Молодая гвардия» весьма массовая и с замаранной репутацией, или «Московский рабочий» — это менее престижно. А «СовПис» — это же было главное именно писательское, это связи, это польза и выгода! Господа, ничего стыдного, работа есть работа, а время было очень жестко вот именно такое. Ну, непроизносимый, но подразумеваемый обмен услугами; потому что человек не только хороший, но еще и полезный. Типа: я печатаю тебя или твоего протеже — но, соответственно, я могу предложить книгу в издательство, где власть, ну или возможности, есть у тебя.

Поэтому у Маканина в то труднейшее для издания время каждый год выходила книга, тиражом обычно 100 000; тираж-то еще ладно, но факт такой ежегодности был в 70-е годы огромной редкостью, исключением. И тем не менее критика его не замечала и не понимала.

И только когда в 1982 журнал «Север» — первая публикация Маканина в толстом журнале, хоть и не столичном московско-ленинградском, но тоже заметном — напечатал роман (или длинную повесть) «Предтеча» — о старике-экстрасенсе, народном целителе и природном философе-праведнике — это был сюжет прямой, сентенции высказывались напрямую, понимать было просто, а толстый журнал — это знак качества, — и вот критика обратила на Маканина внимание, вполне в положительном смысле.

Чуть поздней в «Новом мире» появится вершина маканинская — «Где сходилось небо с холмами» (родное название «Аварийный поселок»): в поселке все поют, и музыкальный парень едет в Москву, поступает в консерваторию, становится знаменитым композитором — использует в основе своей музыки народные мелодии родного поселка, — и по мере создания и славы его музыки поселок горит все чаще, безлюдеет, петь в нем перестают, и вот словно вся его песенность и музыкальность от земли и народа — перешли в признанную, официальную, именную музыку композитора. Не то народ исчезнувшего поселка оставил себя в музыке родного композитора — не то композитор своей музыкой высосал всю жизни из поселка?.. Гениальный рассказ (или повесть). И так правильно — и эдак правильно — и еще как-нибудь правильно.

Владимир Семенович Маканин был единственный в советской литературе писатель, чья логика — не однолинейная формальная европейская логика — но логика диалектическая, многозначная, она же полисемантическая; смыслы слоеные, противоречивые, и в этом единстве и борьбе противоречий, которому учил великий Гераклит, и заключается удивительное, уникальное богатство смыслов, которые отражаются друг в друге, как зеркала напротив одно другого, как вложенные и вращающиеся внутри друг друга резные китайские шары.

О его произведениях девяностых-двухтысячных годов мы говорить не будем: во-первых, это за границами нашего периода, который нам конкретно интересен; во-вторых, это очень слабо, Маканин попытался вписаться в новое время, давно став немолодым столичным писателем внутри Садового кольца, реалий не представлял, и ничего, конечно, не получилось; это вызывает неловкость и жалость.