Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

Главной угрозой балансу Европ стала восприниматься Германия с ее новыми амбициями. «До XVIII века, – продолжал Соловьев, – славяне постоянно отступали перед натиском германского племени, оттеснявшего его все более и более на восток», и послепетровская история представлялась как «реконкиста» захваченных «германством» земель. «Историческое движение наше с Днепра на Вислу было объявление войны Европе, вторгнувшейся в не принадлежащую ей половину материка» (панславист Ростислав Фадеев, 1869), а конечной целью должен был стать «освобожденный восток Европы». Концепт благополучно пережил революцию и возродился в виде «социалистического лагеря» стран «народной демократии» после 1945 года.

«Западники» же были убеждены в универсальности своих ценностей. В лексиконе русской демократической интеллигенции «западный» имеет однозначный политический подтекст. «Французы несомненно являются самым западным народом в том специальном смысле, который придается слову „Запад“ в нашей политической литературе», – пишет, к примеру, «Вестник Европы» в 1891 году, и читатель разумеет не расселение французов на краю континента, но степень демократии, либерализма и республиканства.

Образование. Образовательная модель России систематически выстраивается в позднеалександровское и николаевское время, при посредничестве небезызвестного министра графа С. С. Уварова, который гордится своим личным знакомством с Гёте и Гумбольдтами. Молодые русские преподаватели, как упомянутый выше Т. Н. Грановский, отправлялись на стажировку в немецкие университеты. Понятие образования именно в эту эпоху получает в интеллигентском лексиконе свое привычное нам значение.

Так же, как и с просвещением , к подвою термина из церковного лексикона («ничто тако образованну нашу устраяет жизнь, яже еси в церкви красование» Иосифа Волоцкого) прививают западный стебель. Вслед за французской цивилизацией/цивилизованностью , которая, как мы видели, для отдельной личности подразумевала прежде всего обхождение, манеры, наступил черед немецкого Bildung . Когда, еще попечителем столичного учебного округа, Уваров ставил задачей реформированного в 1819 году Санкт-Петербургского университета «образование человека наукою», это образование имело уже мало общего с допетровским термином и представляло собой кальку с европейских языков, прежде всего немецкого. Именно с тех пор образование в русском стало подразумевать активный компонент само образования, отсутствовавший ранее. Надо ли говорить, что это элемент центральный для самосознания позднейшей российской интеллигенции.

Уварова в немецком образованном слое привлекает «спокойствие» и «умеренность» ( ruhige Bildung ) середины. Его политика нацелена на создание лояльной «правительственной интеллигенции», и знаменитая триединая формула «Православие, самодержавие, народность» вписана в эту программу. Которая в реальности, однако, свелась к тому, что профессора должны были стремиться «сделаться достойным орудием правительства». По отношению к немецкому оригиналу все это выглядело уже как топорная кустарная копия. Образованный бюргер, немецкий ординарный профессор государство любил, но его «орудием» себя отнюдь не считал.

Для выхода на авансцену истории образованные бюргеры созрели давно, но для становления нового слоя был важен толчок извне. Грозные события у соседей за Рейном, накатывавшиеся одно за другим волной на Германию – Великая революция, Наполеоновские войны, разгром Пруссии и освобождение Германии от французов, – изменили тональность немецкого образования . Новым лейтмотивом в нем зазвучала национальная идея. Фихте обращался в «Речах к немецкой нации» (1808) к «образованным сословиям Германии» с призывом к самой настоящей педагогической революции: «всему без исключения, носящему немецкое имя, дать новое образование», так, чтобы оно стало «образованием нации в целом». И здесь «всякое различие сословий, которое в прочих областях развития может сохраняться и далее, должно быть уничтожено». Лишь это служение нации может помочь «образованным сословиям» «заслужить… право на дальнейшее существование».

Фихте был услышан. Миссия образования нации сделалась краеугольным камнем самосознания «образованных» ( Gebildete ). Первым союзником в национальной миссии должно было стать государство, и образцом в этом отношении явилась Пруссия. Образование стало козырной картой бедной ресурсами страны и сыграло такую же приоритетную роль в трансформации общества, какую в Англии играла индустриализация.

Идеальное государство должно было руководствоваться в деле образования вместо привычного утилитаризма идеей всесторонне развитой личности, ибо только состоящее из таких граждан государство могло осуществиться как высшее воплощение абсолютного Духа. На меньшее немецкий идеализм по отношению к государству не соглашался. Изначальный замысел Вильгельма фон Гумбольдта о всеобщем образовании – «каждый, даже наибеднейший, да получит совершенное образование человека ( Menschenbildung )» – был тем более утопичен. Но поразительно и объяснимо разве что драматизмом положения Пруссии после Тильзитского мира, что этот утопизм был востребован и реализован в эпоху реформ Штейна – Гарденберга. Разгром Пруссии Наполеоном и коллапс государства Старого режима показал, что ставка на военную мощь иллюзорна: «Власть прусского государства, – утверждал Гарденберг, – должна быть основана на разумности/интеллигентности ( Intelligenz ) и духовном начале ( Geist )».

Прусская система образования возникла как ясно читаемая альтернатива наполеоновской модели государственного образования с его «университетами», напоминавшими казармы. Немецкая модель привита против такой открытой инструментализации. Фундаментом системы становятся два принципа Вильгельма фон Гумбольдта: академическая свобода университета, который содержится на государственные средства, но автономен по статусу. И единство обучения и исследований, университет как научный центр. Альтернативной французской было и социально-политическое послание, заложенное в прусской-немецкой системе: «национальное образование» как золотая середина между Сциллой деспотизма и Харибдой революции.

Фундамент университета составляла классическая гимназия, успешное окончание которой давало право (с 1843 года – исключительное) получать высшее образование. В центре гимназического образования было изучение древних языков, выводившее на высшей ступени к занятиям философией. Ибо, говорил о новой Берлинской alma mater Гегель, «в здешнем университете с его центральным положением [в обществе] должна найти свое место и ревностно изучаться философия, центр всякого духовного развития и всех наук».