Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]
- Название:Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент НЛО
- Год:2021
- Город:Москва
- ISBN:9785444814567
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres] краткое содержание
Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
В Польше коллективная «неподлеглость» страны и нации вслед за личной вольностью вошли в основной канон ценностей формирующейся интеллигенции после того, как проигранные восстания показали, что аристократия и шляхетство не в состоянии взять на себя историческую миссию возрождения государства. Из отвлеченной категории нация ( naród ) становится осязаемым понятием, к которому привязаны сознание, чувства и надежды. Ничего сравнимого с русской нацией никогда так и не происходит, и это едва ли не главный фактор разности финалов пути интеллигенции в России в 1917 году и в Польше в 1918‐м.
Возвращаясь к началу этого пути в первом упоминании интеллигенции у Жуковского, мы видим, что дворянское высшее общество Петербурга по нему в действительности интеллигенцией не является, поскольку не выполняет миссию самосознания нации как единого организма: «Наш народ составлен из отдельных лиц, не связанных никаким общим союзом… Есть ли какой-нибудь ум в таком холодном бесчувствии к общему?» Поиски такого ума, интеллигенции окрашены поисками мы , форм общности и общих понятий, об отсутствии которых писал Белинский: «А русские ли мы? <���…> Общество живет известною суммою известных убеждений, в которых все его члены сливаются воедино, как лучи солнца в фокусе зажигательного стекла, понимают друг друга, не говоря ни слова. Вот почему во Франции, Англии, Германии люди, никогда не видевшие друг друга, чуждые друг другу, могут сознавать свое родство, обниматься и плакать». Пессимистический диагноз ставил в «Первом философическом письме» Чаадаев: «В наших головах нет решительно ничего общего. Все там обособлено, и все там шатко».
Тоску по общности, поиски коллективного «мы» призвана воплотить рождающаяся интеллигенция в России. Сосуществуя с ней в одном имперском организме, Польша служит лакмусовой бумажкой для нашего национального развития. Так декабристы обвиняют монархию в предательстве национальных интересов в пользу поляков. Так поссорились Адам Николаевич (Мицкевич) с Александром Сергеевичем (Пушкиным) купно с прочими «друзьями москалями» из‐за Ноябрьского восстания 1830–1831 годов. «Призрак польской национальности» до конца Российской империи остается главным раздражителем национального сознания, поляк в обыденном восприятии – синонимом националиста. Мы увидим, как следующее Январское восстание 1863–1864 годов станет временем, когда у нас активно обсуждают приложимость к России нации , и именно в рамках этого обсуждения попадет в широкое употребление понятие интеллигенции .
Смещение приоритетов со свободы на освобождение , социальную справедливость идет рука об руку с тем, что основной референтной общностью в русском случае становится не нация , а народ ; не национальный, а социальный вопрос, перед которым «несть ни эллина, ни иудея». Латинизм нация , в отличие от польского случая, остается у нас чужеродным, а ранее нейтральный «национализм» в мейнстриме интеллигентского сознания получает устойчивый негативный оттенок. Интеллигенция в России вырастала на том, что народу , объединяющему все сословия, народу официальной народности в триаде Сергея Семеновича Уварова противопоставлялся народ масс, польский «люд» ( lud ).
В русском употреблении XVIII века народ мог еще подразумевать общество: так мемуарист Андрей Тимофеевич Болотов пишет о своей юности в середине XVIII века: «все, что хорошею жизнью ныне называется, тогда только-что заводилось, равно как входил в народ и тонкий вкус во всем». Но затем перед народом стало неизбежно возникать определение простой народ. А ко второй половине XIX века само собой подразумевалось, что другого народа , кроме простого , и вовсе нет. «С начала 1870‐х годов, – подтверждает в своих „Очерках народной литературы“ (1894) писатель и революционер С. А-нский (Соломон Раппопорт), – вместо расплывчатого определения народа , в смысле чуть ли не всей нации от пахаря до сенатора, утвердилось понимание народа как представителей низших сословий (простонародье)».
Не только в польском naród , но и во французском peuple , и в немецком Volk такой пропасти между образованной и необразованной частью заложено не было. И если во всех перечисленных случаях можно было говорить об «интеллигенции народа», то в нашем между этими двумя понятиями неизменно бочком с извиняющейся улыбкой втискивался союз «и»: интеллигенция и народ. Напрасно Лев Николаевич Толстой старался отрицать очевидное и уверял, что «вся неудача происходит от путаницы понятий: народ и мы – не народ, интелигенция (так в оригинале, и в 1884 году все еще с одним л, как в польском. – Д. С. ). Этого деления не существует. Мы все безразлично от рабочего мужика до Гумбольта (так! – Д. С. ) имеем одни знания и не имеем других». Дальше Лев Николаевич подписал: «Но мы все ищем знания и любим его. И давайте… учиться друг у друга и учить друг друга». Потом, подумав, застыл с обмакнутым в чернила пером и про «все ищем знания» все-таки честно зачеркнул.
В советскую эпоху мнимо-рабоче-крестьянской интеллигенции это «и» никуда не исчезло, вылившись в известное: «Народ, он делится на не народ / И на народ в буквальном смысле / Кто не народ – не то, чтобы урод / Но он ублюдок в высшем смысле» (Д. А. Пригов).
« Интеллигенция народова ныне представляет нацию, сосредотачивает в себе жизнь нации», – писал тот же аноним в львовский «Дзенник литерацки» в 1862 году, закрепляя на полтора столетия вперед основную миссию интеллигенции польской. В России «народная интеллигенция» подразумевалась только в идеальном будущем. В настоящем это две раздельные сущности, не связанные отношениями представительства. И. С. Аксаков в январе 1863 года на вопрос, может ли русское образованное общество называться «народною интеллигенциею в высшем значении этого слова», отвечал сам себе, что «притязаний на эту связь наше общество даже и не имеет».
Любовь, народолюбие . Что же делать? Любить, господа, вот что. Связь интеллигенции и народа стала воплощать бескорыстная – хотя, увы, и безответная – любовь. Как это, спросите вы, было же обещано говорить только о ключевых словах, касающихся общественной миссии, самосознания интеллигенции? Но любовь и есть из таких. Ключевые понятия подразумевают объекты, но за их рамками не должны остаться действия, относящиеся к этим объектам. Интеллигенция появляется на свет, чтобы объяснять, представлять и выражать – всё действия вроде бы рациональные. Но недаром она именуется «всеобщим чувствилищем»: Знайка не только мыслит за других, но и чувствует. Само познание, как мы видели, связано с чувствами (наслаждения, «непокоя», отчуждения и т. п.). Понятия Нового времени, по мере того как они идеологизируются и политизируются, отличает все возрастающая эмоциональная составляющая. Мы завороженно смотрим вслед за Иваном Васильевичем Киреевским на «электрические слова, которых звук так потрясал умы», и понимаем, что история интеллигенции – не только история знания, но и веры, надежд – и любви. Как мы помним, матерью этой троицы христианских добродетелей считается София, мудрость. И если уж уходить в метафизические эмпиреи, то что такое любовь, как не иной способ познания мира?
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: