Владимир Мацкевич - Отвечая за себя

Человеку нужны свобода, справедливость, мечта, надежда, самореализация и самоактуализация.

А беларусу в своей стране везде выставлены препятствия, границы, стеклянный потолок.

Молодёжи негде учиться. Учиться не «чему-нибудь и как-нибудь», а современным знаниям, компетенциям, скилам.

Предприимчивым людям некуда расти, некуда развиваться.

Людям с честью и достоинством лучше не появляться на публике.

Куда податься «с умом и талантом»?

На что надеяться? О чём мечтать?

Вот это всё — самые главные и принципиальные вопросы актуальной политики в нашей стране. Всё остальное — производные от них вопросы, проблемы и затруднения.

Ну, и кто из политиков способен ответить на эти вопросы?

Никто, не политиков это дело.

Это философия.

Сначала ответы на эти вопросы, а уже потом политика.

Но кто ж станет слушать философские ответы на такие вопросы? Никто.

И что делать?

Ну, не всё сразу. Об этом чуть позже.

«Сначала хлеб, а нравственность потом»(рефрен песни из «Трёхгрошовой оперы»).

Жизнь и реальность даны нам в сознании. Сознание инерционно, оно не успевает за изменениями в жизни и реальности. Более того, сознание оформляет ту жизнь и реальность, которую воспринимает и осознаёт в словах и знаках, в языке. Языковые конструкции устойчивы и консервативны. Язык, которым мы пользуемся или который нами пользуется, описывает мир, жизнь и реальность в терминах и понятиях прошлого. Мы видим мир и жизнь не такими, какими они есть, а в образах, картинах и понятиях, которым нас когда-то научили. Или мы сами научились.

Мы привыкли описывать Беларусь бедной, несчастной страной. И даже когда бедности нет, мы её продолжаем описывать как бедную. И не просто описывать, мы её такой видим и так к ней относимся. И неважно, сколько у нас денег, сколько вещей, сколько метров в квартире и чем эти метры заполнены. Нищий — это сознание.

В США сейчас затеяли исследование детей и внуков тех, кто пережил репрессии: узников ГУЛАГа, нацистских концлагерей, жертв тоталитарных режимов. Проинтервьюировали и меня. Несколько вопросов были очень показательными.

Меня спрашивают, учу ли я своих детей и внуков доедать еду до последней крошки? Я отвечаю, что нет, этому я не учил своих детей. «Но ведь вас этому учили!» — продолжает допытываться интервьюер. Да, меня этому учили. Да, моя семья жила в бедности. Но это уже была совсем не та бедность, в которой жили мои родители и деды. Они прикладывали огромные усилия, чтобы выбраться из бедности. Да, они учили меня своим привычкам, сформировавшимся в ситуациях, где корка хлеба была неимоверной ценностью и даже могла сохранить жизнь. Но я уже не застал того времени. Я рос в других условиях. Мне было два года, когда мою семью освободили из ссылки. Я не застал голода, я его не знал. Как не знали голода мои дети, даже в самые тяжёлые 1990-е годы.

Но мои родители знали, что это такое. Я видел блокадников в Ленинграде, которые знали ещё более страшный голод, несколько лет жили на грани жизни и смерти. Смерти от голода и холода. У них сформировался комплекс привычек, принципов и установок на всю жизнь. И они учили этому своих детей. Дети учились этому плохо. Эти привычки и принципы не соответствовали той жизни, которая их окружала. Старших это волновало, обижало, раздражало.

Но вот что интересно: поведенческие привычки голодных времён у послевоенного поколения не сформировались, а язык голодных времён оно усвоило.

Мы имеем три слоя восприятия мира и жизни:

― реальность, как она есть;

― картина реальности в сознании;

― язык описания реальности, как она есть, и картины реальности в сознании.

Картины в этих трёх слоях не инвариантны.

В стране установился некий режим. Этот режим совсем не похож на тот, что был в советское время. Но сознание воспринимает и видит этот режим по-советски, структуры сознания сформировались у половины населения Беларуси в советское время. И эти структуры сознания взрослые волей-неволей передают своим детям, рождённым при современном режиме.

Взрослые рассказывают детям о реальности. Но не о той, какой она есть. Они рассказывают о том, как они эту реальность воспринимают. И рассказывают это в словах и категориях языка, которому сами обучены.

Дети видят: то, что им рассказывают, не соответствует тому, что они видят сами. Но у них не хватает интеллектуальных средств, критичности и рефлексивности, чтобы соотнести эти две картины между собой и решить, на какой из картин остановиться.

Хуже того, у них нет языка, на котором можно было бы описывать, обсуждать эту проблему несоответствия и искать его разрешения.

Языки описания реальности, окружающего нас мира и жизни заимствованы либо из описания прошлой, давно прошедшей реальности (Советского Союза), либо взяты из описания другой реальности (Запад, демократия, рынок) — то есть из образования, из того, что пишут в книгах и рассказывают в лекциях, в интернете, в телевизоре про другую реальность.

Бертольд Брехт написал свою «Трёхгрошовую оперу» по мотивам пародийной «Оперы нищих» Джона Гея. Пародия и сатира ХVIII века положена в основу остросоциального произведения ХХ века. Так бывает со структурами сознания.

Сознание, конечно же, отражает реальность, но кривовато, оно не только отражает то, что есть, но и проецирует на реальность свои химеры.

Сегодня (1 марта 2019 года) Лукашенко вываливает на беларусское общество химеры своего сознания, навязывает свою картину реальности — картину реальности, отражающую не столько саму реальность, сколько содержание сознания Лукашенко.

Аналогичную структуру сознания имеют и многие беларусы, включая тех, кто в оппозиции режиму.

Но хуже всего то, что и оппозиция (порой даже очень радикальная), и Лукашенко пользуются одним и тем же языком для описания картин своего сознания и самой реальности Беларуси.

А это отравленный язык и искажённые картины в сознании.

Неравная битва дискурса с нарративом.

Лет 50‒60 назад постмодернисты объявили, что время больших нарративов закончилось. Но они забыли уточнить, где, когда такое время было и где именно оно закончилось. Закончилось время нарративов в Германии, Франции, Бенилюксе, Скандинавии. Но в половине стран Европы господствовали именно большие нарративы. Самый большой и мощный нарратив тотально господствовал в СССР, и он же частично распространялся на большую часть Европы и разные другие регионы мира. Схожий с ним нарратив определял жизнь в Китае. И этим нарративам противостоял не меньший нарратив «свободного мира».

Постмодернисты поторопились хоронить нарративы.Они приняли локальную региональную ситуацию за глобальную. Обычный и заурядный евроцентризм, с которым они боролись.