Михаил Эпштейн - От совка к бобку : Политика на грани гротеска

Может быть, Россия слишком велика для любви, нет в ней соразмерности с человеком, который в ней обитает, она для него слишком абстрактна, «не своя». Любят Россию в основном иностранцы: для них она как-то более явственна, поскольку на удалении как бы уменьшается, становится более обозримой и осязаемой (вот и Гоголь и Достоевский любили ее в основном из прекрасного далека). Собственно, русская государственность и двигалась в значительной степени этой иностранной (немецкой, еврейской, грузинской) любовью к России, которая наталкивалась на равнодушие к ней ее коренных обитателей. Но иностранная любовь — это все-таки скорее мечтательность и требовательность, я тебя люблю такой, какой вижу, стань такой, как я хочу. Домовитости и приятия в этой любви не было — было скорее чувство возвышенного и ужасного, смесь восторга и страха.

Россия не любит в себе даже того, чем больше всего гордится, — не любит своего языка, всегда предпочитая насаждать иностранные слова на место своих (и так еще повелось с древности — старославянский, болгарский язык, наполовину вытеснивший русский, потом тюркский, немецкий, французский, сейчас английский). Она именно гордится, прокламирует свою величие, но делает это натужно, как бы спохватившись и взвинтив себя до пафоса, потому что в глубине души не любит себя и стыдится этого. А не любя себя, она не может полюбить и других, у нее нет опыта любви, который выносишь из отношений с собой и потом распространяешь на других («полюби ближнего как самого себя»). Ее отношение к другим народам — смесь кичливости и зависимости, и чем больше она впадает в зависимость от других, тем больше им дерзит.

Витальность часто путают с агрессивностью, но это явления разные, по сути противоположные. Витальность — это полнота жизненных сил, которая ищет свободного проявления. Витальный человек все время наполняет жизнь свою и близких новым содержанием, он что-то строит, доказывает, добирается до истины. Он может вступать в борьбу с другими людьми, но только в том случае, если его энергия превышает инерцию среды и хочет реализоваться как можно полнее, преодолевая внешние преграды. Но главная его борьба — с самим собой, с внутренними преградами, с собственной косностью, унынием, усталостью.

Агрессия — это, напротив, проявление внутренней пустоты. У человека не хватает внутренних побуждений и стимулов действия. Он мертв, но ему хочется быть живым. И тогда он хватается за живых и пытается перелить в себя их энергию. Он начинает их задевать, виснуть на них, потому что ему не на что опереться внутри себя. Он пытается спровоцировать конфликт или сам бесцеремонно вторгается на чужую территорию, потому что на своей ему нечего делать. Там только мусор, запустение, и у него не хватает сил, чтобы привести это в порядок. Можно даже сказать, что у него не остается внутреннего «я». Он ощущает себя собой только когда пересекает границу и ему начинают кричать: «Ты кто такой? Куда лезешь? Что здесь делаешь?» Тогда он оживляется. Чужое ему нужно не само по себе, а потому что только так, надламывая и калеча других, он высекает из себя искорку жизни, которой нет в нем самом. Агрессия — это когда мертвый хватает живых, чтобы почувствовать вкус жизни. Агрессивность — признак слабой витальности, и поэтому, как правило, все ее завоевания недолговечны. Дело ее не живет, в нем нет плодовитого семени, нет того духа, который живит творческое начинание. Между витальным и агрессивным такая же разница, как между донором и вампиром.

То же самое относится и к странам. Витальная страна прежде всего наводит порядок в самой себе. Она строит, созидает, изобретает. Промышленность, наука, медицина, образование, религиозная и культурная жизнь, язык, финансы, общественные организации — все полнится жизнью, в каждой отрасли действуют свои энтузиасты, открыватели, приводящие мир в движение. Витальная страна сознает свою ответственность перед миром и вмешивается в международные дела, чтобы приструнить зарвавшегося хулигана, погасить скандал, угрожающий миру. Временами она действует неосторожно, не в меру ретиво, даже вопреки собственным интересам. Но ее вмешательство — признак витальности, стремление перелить энергию действия в мировое сообщество. Агрессивная страна, напротив, не может привести в порядок собственные дела, не имеет сил для созидания, — и тогда, чтобы продлить свое историческое бытие, она начинает теснить другие страны, толкается с ними локтями, грозит, вторгается, — только бы почувствовать себя в истории, которая обходит ее внутреннее пространство.

Признак агрессивности, отличающий ее от витальности, — это быстрое падение в апатию. Поскольку организму не хватает жизненных сил и он форсирует их посредством агрессии, то столь же быстро они истощаются. Апатия — обратная сторона агрессии, и вместе они — симптом опасной болезни-к-смерти, сходной с маниакально-депрессивным психозом.

Есть особый вид деятельности, который с трудом поддается описанию. Человек чем-то занят, над чем-то работает не покладая рук, но при этом его деятельность не оставляет никаких следов. И в этом, по большому счету, и состоит ее предназначение.

Следует различать между «ничего не делать» и «делать ничего». Этот вид деятельности большинство людей освоило лучше, чем любой другой. Ничегоделанье, в отличие от ничегонеделанья, — это не просто досуг, отдых, убиение времени, это активное заполнение пустотой пространства жизни. Многое делается именно так, чтобы действие ни к чему не приводило, — и это создает ощущение порядка, потому что слишком целенаправленная и продуктивная деятельность противоречит духу этих мест, кажется опасной, нарушает покой и чинность.

Например, пресловутые советские очереди, в которых гробилось так много времени, — ведь даже при дефиците товаров можно было продавать их гораздо эффективнее. Но стояние в очереди было почетной обязанностью советского человека, на это уходили триллионы человеко-часов. А потом Россия стала страной охранников — рядовые этой пятимиллионой армии стоят у каждой подворотни, двери и шлагбаума, у аптек, поликлиник, супермаркетов, редакций и прочих неопасных учреждений. Они создают ощущение ненужности — и своей, и всего того, что призваны охранять. От этих черных неподвижных людей что-то зависает и замедляется в идущих мимо.

Такую деятельность можно назвать разведением пустоты. Пустоводство — форма общественной деятельности по наиболее эффективному производству пустоты как главного коллективного продукта. Это вовсе не то же самое, что лень или праздность: это деятельность упорная и трудоемкая, как и все другие «водства», от домоводства до лесоводства. Это не обломовщина, а скорее базаровщина («лихорадка работы»), но результатом ее является пустота. М.Е. Салтыков-Щедрин так описывает условия, сформировавшие Иудушку Головлева: