Игорь Симбирцев - Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

С теми из россиян, кто подозревался в сношениях с иностранными дипломатами и разведчиками, разбирались также в Тайной канцелярии. Так, в 1734 году лично Ушаков с большой свитой подручных своей Тайной канцелярии ездил в Смоленск с секретной миссией: арестовать смоленского губернатора князя Черкасского за тайные сношения с поляками и пруссаками. Ушаков объявил Черкасскому, что направляется с секретной царской миссией в Польшу, а сам ночью после пирушки в губернаторской резиденции арестовал Черкасского с его приближенными, доставив их в Петербург для допросов в своей канцелярии и суда. На суде доказать измену Черкасского в полном объеме не удалось, и его отправили вместо плахи в сибирскую ссылку.

А вот сибирский губернатор Жолобов был обвинен в измене и казнен после пыток в Тайной канцелярии. Жолобова сгубила критика некоторых начинаний императрицы Анны, о которых в Петербург из Сибири сообщили доносчики, а также близкая дружба с бывшими «верховниками», оспаривавшими в 1730 году безграничность власти царицы в государстве. Жолобов был арестован на своем месте службы в Нерчинске и под конвоем доставлен в застенок Ушакова в Петропавловской крепости. На следствии к нему, как и ко многим другим обвиняемым из высшей российской элиты тех лет (губернатор всей Восточной Сибири в эту элиту, безусловно, входил), в Тайной канцелярии применили оригинальный метод следствия: обвиняя одновременно в замысле государственной измены и в коррупции для личного обогащения. Здесь расчет был верен — в те годы в Российской империи трудно найти министра или губернатора в провинции, не замешанного в коррупции (здесь читатель вправе резонно спросить: а сегодня разве не так?). В итоге такие высокопоставленные обвиняемые в подвалах Тайной канцелярии, отрицая измену императрице, решались признать свои мелкие по сравнению с этим страшным обвинением личные грешки — а этого оказывалось достаточно для вынесения им смертного приговора за казнокрадство, и не нужно было выбивать и доказывать умысел на измену власти. Этот метод придуман именно в годы руководства Тайной Ушаковым, и работал он зачастую наверняка.

Тот же Алексей Жолобов на дыбе твердил: «Воровал, как и все на местах, но императрице не изменял» — надеялся тем спастись, но подписал себе смертный приговор. Не помогла ему и попытка затянуть следствие, оговаривая все новых людей, все это все равно печально закончилось и для Жолобова, и для названных им соучастников. Его вина усугублялась поддержкой «верховников» в 1730 году, когда его еще не тронули, а также тем, что в момент ареста в Нерчинске вспыльчивый восточносибирский губернатор оказал вооруженное сопротивление и ранил двух арестовывавших его офицеров. Жолобов в итоге был казнен, вместе с ним на Сытной площади Санкт-Петербурга (назывемой в народе тогда Обжоркой) отрубили голову нескольким проходившим по тому же делу о «заговоре Жолобова против верховной власти». В их числе был известный тогда в столице музыкант-песенник Егор Столетов, своеобразный народный бард XVIII века, в его песнях тоже углядели политическую крамолу. Именно с ареста Столетова и данных им под пытками в Тайной канцелярии показаний и началось это большое дело Жолобова и его подельников.

Два самых громких политических процесса по делам о государственной измене были проведены Тайной канцелярией уже на закате жизни Анны Иоанновны в 1739–1740 годах, это дела семейства Долгоруких и группы кабинет-министра Волынского. И от Долгоруких, и от Волынского с его товарищами Ушаков на следствии, явно по поручению самой императрицы и Бирона, требовал показаний на Елизавету и ее приближенных.

Расправа в 1740 году с группой бывшего любимца императрицы, известного дипломата и фактически первого министра России при Анне Артемия Волынского, арестованного по доносу в Тайную канцелярию его дворецкого Кубанца о сговоре его хозяина с цесаревной Елизаветой, считается самой позорной страницей правления императрицы Анны и периода «бироновщины». Именно с этой эпохой всевластия при императрице Анны ее любимца и любовника герцога Бирона неразрывно связаны фигура князя Ушакова и его годы руководства Тайной канцелярией. Хотя многие историки и романисты именуют эту эпоху еще и «остермановщиной», поскольку Бирон был лишь одним из лидеров этой группы немецких вельмож у трона Анны Иоанновны, наряду с ее духовным вдохновителем Остерманом, советником царицы Левенвольде, главным аннинским полководцем фельдмаршалом Минихом и другими. В этой придворной аннинской клике состояли, кроме немцев, и русские по происхождению интриганы, некоторые чиновники членом «бироновской камарильи» числят и самого Ушакова. Но «первый инквизитор» империи здесь скорее исполнитель в руках Бирона, Остермана и других деятелей «немецкой партии», недаром после их падения он станет и для этих немцев на русской службе инквизитором, каким был при них для их врагов.

Именно по указанию Бирона с Остерманом Ушаков и его служба раздули политические процессы Волынского и семейства Долгоруких. Таких массовых политических репрессий по масштабным делам об измене Российская империя не помнила с 1718 года, со времен процесса царевича Алексея, суздальских заговорщиков и старорусской оппозиции. Показания об антиправительственном заговоре группы Волынского и Соймонова подчиненные Ушакова при его личном участии выбивали варварскими методами. Когда главных фигурантов по этому делу — Волынского, Еропкина и Хрущева — привезли на казнь, у них были перебиты руки и вырваны языки. А чтобы этого не заметили иностранные послы, присутствовавшие при казни, в рот осужденным Ушаков приказал вставить по деревянному кляпу.

Так в истории российского тайного сыска к процессам по делам истинных раскрытых заговоров прибавились страницы состряпанных по неочевидным уликам и самооговору под пытками ложные дела. Первые прецеденты таких дел в нашей истории встречаются еще в годы стихийного сыска, даже до создания Тайной канцелярии. Если верить исторической легенде, перенесенной в официальную историю Костомаровым, и знаменитый погром Иваном Грозным Новгорода начался с такого же слепленного из воздуха политического розыска и банальной провокации. Какой-то изгнанный за неблаговидные поступки из вольного города новгородец сам написал фальшивое письмо новгородской верхушки польскому королю с просьбой перейти под его власть, спрятал эту фальшивку за иконой в храме Святой Софии, а затем поехал в Москву и донес царю об «измене». Даже если это приукрашенная легенда, то что-нибудь подобное в нашей истории встречалось с давних веков.

Так что история состряпанных по заказу власти политических дел сыска и история сыскной провокации уходят корнями далеко в прошлое. Тайная канцелярия времен Ушакова просто впервые начала этими инструментами пользоваться профессионально и постоянно. Процесс этот ведомством Ушакова был запущен практически одновременно с началом массовых репрессий в Российской империи, то есть с 1737 года. Сколько до того на Руси было больших городских пожаров, когда целые города с их деревянными строениями выгорали. Но только большой московский пожар 1737 года, когда весь центр старой столицы сгорел (по преданию — из-за забытой в доме у Каменного моста нерадивой служанкой свечки), повлек впервые массовый розыск умышленных поджигателей Тайной канцелярией со множеством арестов и применением всего пыточного арсенала. Позднее большие городские пожары в Российской империи не раз будут вызывать подобный массовый розыск государственных злодеев и диверсантов, и сыск научится даже идейную оппозицию громить по обвинению в таких поджогах, но это будет уже в XIX веке.