Игорь Симбирцев - Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

Историк К. Валишевский писал о деле Долгоруких: «В Тобольске комиссия, председательствуемая Ушаковым, родственником свирепого начальника полиции, и Суворовым, отцом будущего полководца, допрашивала Ивана Долгорукого и пытками довела его до безумия. Он выдал все, что знал, и то, чего не знал, о ложном завещании Петра II, Анна, наконец, нашла предлог удовлетворить свою ненависть. В начале 1739 года Василий, Сергей и Иван Григорьевичи присоединились к своему брату в Шлиссельбургской крепости… Иван Долгорукий был приговорен к четвертованию и к отсечению головы, Василий, Сергей и Иван Григорьевичи только к последнему. 6 ноября, за два дня перед казнью, приговоренных снова пытали, спрашивая об их замысле в 1730 году основать республику» [12] Валишевский К. Царство женщин. М., 1989. С. 199–200. .

Аресты, пытки и казни по делу «республиканцев» Долгоруких шли почти год по всей Сибири и в столице. По этому же делу привлекли и представителей других громких фамилий из числа «верховников», пытавшихся в 1730 году поставить под сомнение законность коронации Анны Иоанновны. Одним из арестованных стал князь Дмитрий Голицын, идейный лидер «верховников» в 1730 году, известный меценат и собиратель знаменитой голицынской библиотеки. У него же при обыске люди Ушакова нашли письма из сибирского изгнания Долгоруких, что позволило связать в единый заговор изгнанных Долгоруких, их единомышленников в столице, включая Голицына, и плетущих против Анны Иоанновны интриги в Европе русских эмигрантов из окружения князя Нарышкина — сторонников возведения на царство дочери Петра Елизаветы. То, что по делу об этом заговоре в 1739 году Долгоруких и их сторонников обвиняли одновременно в стремлении учредить в России аристократическую республику и в планах посадить на трон царицу Елизавету, сыск не волновало (как нормальным будет считаться через двести лет обвинение «изменников социализма» одновременно в троцкизме и правом уклонизме). Князь Голицын по этому делу вместе с Долгорукими проходил как главный заговорщик, в Шлиссельбургской крепости Дмитрию Михайловичу Голицыну отрубили голову, а знаменитую библиотеку при обыске растащили. Так что к частичной гибели уникальной в России голицынской библиотеки отечественный тайный сыск тоже приложил руку. Когда ищут доказательства заговора — не думают о сохранении каких-то книжных раритетов Средневековья для потомков. Конфискацией книг из загородного имения Голицына в селе Архангельском под Москвой руководили лично Ушаков и секретарь Тайной канцелярии Топильский. Они искали в груде раритетных книг крамолу, в частности, нашли труды того же упомянутого нами Макиавелли, запрещенного тогда к чтению в Российской империи, и сожгли эти книги. Если бы итальянский философ-политолог знал об этом акте нашего тайного сыска, он бы, без сомнения, высказался в очередной раз о разнице между людьми и зверьми в государственной деятельности.

Так Тайная канцелярия к концу правления Анны стала главным и любимым ее орудием, применяемым при любом гневе императрицы или подозрении к самым высокопоставленным людям империи. Стоило, например, бывшему послу России в Лондоне Куракину на пиру во дворце обидеть государыню тем, что осмелился протереть край поданного ему самой императрицей бокала, как она в истерике зовет Ушакова, приказывает арестовать Куракина и начать против него следствие. Заслуженного дипломата в тот момент спас только Бирон, сумевший успокоить императрицу и превратить инцидент в шутку. Другие исторические версии в этой истории называют главным героем вместо Куракина других известных сановников аннинской империи, но сути дела это не меняет — самодурная императрица готова использовать свою спецслужбу для кары не за государственное преступление, а за личную, обиду, да еще, возможно, и надуманную. И от такого «внимания» службы Ушакова не защищены даже самые знатные люди с бесспорными заслугами в деле служения Российской империи. Репрессии же против менее родовитых людей идут полным ходом, одного доноса и крика «Слово и дело» достаточно для начала следствия.

В архивах мы видим и массовые казни граждан Смоленска, о которых кто-то донес, что они собрались перейти в католичество. Здесь же сохранились для историков и упоминания о вознаграждениях добровольным доносчикам. Некий Василий Федоров донес на армейского капитана Кобылина о «произнесении мятежных речей», и последний после скорого следствия казнен. Но доносчик, получивший за свои заслуги перед Тайной канцелярией из имущества казненного только корову и пару гусей, не доволен, он вновь жалуется, указывая на большее вознаграждение доносчикам по таким делам. В 1735 году солдат Иван Седов после следствия в Тайной канцелярии сослан в Сибирь по доносу сослуживцев за то, что сказал в адрес Анны Иоанновны: «Я бы ее камнем пришиб, почему жалованья солдатам не прибавит?» Другой солдат, Наум Кондратов, в 1737 году попал в Тайную канцелярию и позднее сослан в Сибирь за то, что сказал явную глупость, но в плане политической безопасности довольно безобидную: «Было бы у меня много денег, я бы и царскую дочку уломал бы спать со мной» — у самой Анны Иоанновны не было не только дочери, но и вообще детей, что не помешало придать самоуверенной фразе простого солдата характера политического преступления против российской власти. И таких примеров в анналах аннинской Тайной канцелярии множество. Чиновник Торбеев в 1737 году сослан в каторгу на Камчатку за то, что говорил в обществе знакомых: «За царицу все решает Бирон». А дворцовый певчий Федор Кириллов в том же году после пыточного следствия в Тайной канцелярии с вырезанным языком сослан в Оренбург — он сказал знакомым, что царица по ночам ходит на интимные свидания с Бироном специально созданным для этого во дворце потайным ходом. Во всех этих случаях следствие по делам о «крамольных речах» начиналось с доноса кого-то из участников таких опасных бесед о политике или нравах во дворце.

Или хрестоматийный донос тех же лет в Тайную канцелярию, часто приводимый в пример историками и писателями на историческую тему, — об изображениях гербового двуглавого орла империи на чьих-то печных изразцах как глумление над святым символом государства, этот донос тоже повлек арест хозяина «антигосударственной» печки. Между репрессиями тайного сыска конца 30-х годов XVIII и XX веков много общего не только в плане размаха, жестокости и направленности их, но и в плане одинаковой и зримой абсурдности некоторых обвинений. Много ли разницы между этими двуглавыми орлами на изразце домашней печки и солженицынскими героями, попавшими в ГУЛАГ, например, за случайно воткнутую в газету швейную иголку, угодившую аккуратно в лик вождя всех народов и времен. У того же Казимира Валишевского в перечне разыскных дел Тайной канцелярии при Анне Иоанновне встречается и дело почтового курьера, который «на одной из сибирских станций говорил о близкой свадьбе Анны Леопольдовны, о которой знали все в Петербурге». Было и «дело священника Решилова», отправленного в Тайную канцелярию с сопроводительной запиской: «Арестован по важному делу, а какому — неизвестно». Дело о казни сумасшедшего крестьянина из-под Киева, в очередной раз назвавшегося «спасшимся от отца царевичем Алексеем» (с ним в Тайную канцелярию притащили десяток мужиков, просто слушавших его сумбурные речи). Таких дел в архивах аннинской Тайной канцелярии множество.