Юрий Поляков - Засекреченное будущее

Воцерковление у меня заняло лет двадцать, хотя полноценным я бы его вряд ли назвал. Мистический религиозный трепет должен воспитываться с детства, тогда это естественно. Я, скорее, — типовой образчик удивительного исторического феномена — «православно-советского сознания», которое пытаюсь исследовать в моих книгах.

— Например?..

— В моей книге «Бахрома жизни» среди прочих есть и такой афоризм: «Жить легче безбожнику, а умирать — верующему». Нас, пришедших к вере через литературу, философию, искусство, всегда сносит к культурологии: «Когда расписан этот храм? Кто реставрировал? Грабарь? Ах-ах!» Для верующего в XIX веке такой проблемы не было: он заходил в храм, чтобы общаться с Богом. А у нас головы по-другому затёсаны. История партийного пропагандиста, ставшего батюшкой, описана в моем романе «Замыслил я побег…» Прототип — реальный священник отец Валентин. Трогает зрителей и отец Михаил Тяблов из мелодрамы «Одноклассница», которая широко идет по стране, а в Москве — в театре Российской армии. В комедии «Золото партии» есть персонаж — внук крупного партийного деятеля, ставший священником. Зал, затаив дыхание, следит за острой полемикой деда и внука о вере и безверье.

— Вы писатель известный, популярный. Но многие, тоже достаточно даровитые авторы, которые начинали с вами еще в советскую эпоху, как-то совсем сошли с литературной сцены. Чем это можно объяснить, на ваш взгляд?

— Однозначного ответа нет. Причин много. Литературные способности, как и музыкальные, даются с рождения. Они или есть, или их нет. Как у художника чувство цвета. У кого-то костно-мышечная система такая, что он с детства прирожденный спортсмен. Так и в писательстве. У одного есть дар, у другого нет. Почему один чувствует слово, а другой нет? У одного есть вербальные способности, у другого нет. Бог дал. Раньше говорили: от природы. Я выходец из рабочей семьи, но мне очень повезло с учительницей литературы, она рано заметила у меня писательские наклонности и стала со мной заниматься. Удивительно, но сегодня многие лауреаты Букера и «Большой книги» пришли в литературу, не имея врожденных литературных данных, только — наклонности. Но этого мало. А талант писателя, я считаю, состоит из трех чувствительностей — вербальной, нравственной (или этической) и социальной чувствительности.

— Этическая чувствительность должна быть напрямую связана с духовностью человека? И какое место, на ваш взгляд, здесь должна занимать вера в Бога?

— Это очень интересный и неоднозначный вопрос. Я член попечительского совета Патриаршей литературной премии. И на одном из вручений премии Патриарх Кирилл высказал важную мысль: православная составляющая русской литературы заключается не только в том, чтобы все было благостно, чтобы проповедовать веру и христианские заповеди, — я сейчас суть сказанного своими словами излагаю. Она заключается и в том, чтобы честно описывать то, что реально происходит в жизни. И если происходит что-то противное Богу, возмущающее душу, не надо лить елей, лакировать действительность. Убедительно показать, как глубоко и отвратительно может пасть человек без веры — тоже задача православного писателя.

Вы уж меня извините, но сейчас Русская Православная Церковь в социальной сфере призывает к тому же, к чему 30 лет назад призывал ЦК КПСС — активно бороться с недостатками, которые нас окружают и мешают. Хотя, естественно, тогда в постановлениях партии ни слова об Иисусе Христе не говорилось.

Второй момент: не стоит думать, что, если Церковь, слава Богу, снова заняла подобающее место в жизни общества, то всех или почти всех авторов вдруг «пробило» на веру. Ситуация напоминает 1920–30-е годы, когда от так называемых писателей-попутчиков ждали, что они «перекуются» и станут пролетарскими. Не вышло… Если человек воспитывался как атеист, ждать от него резкого воцерковления, по меньшей мере странно. К Богу любой человек, — и писатели тут не исключение, — должен прийти естественно. Тогда это благотворно сказывается и на литературном труде. А если это «мимикрия под мейнстрим», добра не жди.

В литературе, как на телевидении, скрыть истинные эмоции невозможно. В середине 1990-х я вел «Семейный канал» в прямом эфире. Приехал на Шаболовку, сел перед камерами и вспомнил, что вроде бы дома не выключил электроплиту. А все домашние — на даче. Короче говоря, передачу я провел, ничего не перепутал, вроде все нормально. Но после эфира ко мне подходит наш режиссер Роза Михайловна и спрашивает: «Юра, о чем вы думали во время эфира?» — «Ни о чем…» «Бросьте! У вас по глазам было видно, что думаете о чем-то постороннем». Отвечаю: «Чайник забыл дома выключить!» — «Тогда всё понятно». Чайник, слава Богу, я выключил…

Но вернемся к писательской чувствительности. В принципе, в литературе можно прожить всю жизнь на одной чувствительности — вербальной или социальной. Но у больших писателей всегда есть сочетание именно трех чувствительностей: Толстой, Горький, Достоевский, Булгаков, Шолохов…

— Поговорим теперь о литературном процессе в современной России, в котором вы являетесь признанным авторитетом. И прежде всего о вашей работе в «Литературной газете», которая при вас снова стала держать высокую планку русской литературы.

— Я пришел в газету главным редактором в 2001 году и обнаружил «Литературку» в плачевном состоянии, тираж упал ниже плинтуса. А ведь тогда еще не началось наступления электронной прессы на бумажную, и, казалось, так будет всегда. Кстати, у ЛГ не было даже своего сайта, хотя руководили ею, вроде бы, матерые журналисты. А тираж упал из-за того, что газета была нацелена исключительно на столичную либеральную тусовку. Мы возродили издание, вернувшись к традициям, ведь Пушкин и Дельвиг задумывали эту газету как площадку, где столкнутся самые разные точки зрения. В мыслящем классе России всегда были разнонаправленные силы — западники, и славянофилы, либералы и консерваторы…

— Значит, вы смогли перейти от господствовавших тогда взглядов так называемой «элитарной» литературы к диалогу, то есть стали внедрять по-настоящему демократические принципы в литературном процессе.

— Да, нам не без труда удалось преобразовать газету из моноидеологической в полифоническую, и она ожила! Я никогда не ставил задачу избавиться от либеральных авторов. Наоборот, всегда считал, что для борьбы с российской версией либерализма (которая, к сожалению, абсолютно прозападная и, соответственно, антигосударственная) нужно непременно давать им трибуну для свободного выражения своих идей. Как раз в диалоге с патриотами, консерваторами или центристами сразу видно их скудоумие и тщедушие, они плохо знают отечественную историю и реальность. Называясь демократами, слабо понимают, что жизнь любого общества — это не диктат, а диалог. После дискуссии с участием какого-нибудь из «гормональных либералов» на страницах «Литгазеты» число сторонников здравого смысла и традиционных подходов увеличивается. Жаль, но, поняв это, многие «борцы за нашу и вашу свободу» стали уклоняться от дискуссий в ЛГ.