Хедрик Смит - Русские

Невысокая темноволосая женщина, преподаватель из Армении, однажды рассказала мне, как она испугалась, когда секретарь парторганизации ее учреждения заявил ей, что она должна участвовать в систематических занятиях политического семинара и сделать доклад о Ленине. «Но я не смогу», — сказала женщина в панике. Однако через несколько месяцев, когда я вновь встретился с ней, она уже регулярно выступала на политзанятиях, не беспокоясь более о том, что ей не хватит знаний или умения сделать доклад интересным, и бездумно, «как другие» (по ее словам), повторяя то, чего от нее ждали, как бы это ни было банально и скучно. Во время празднования двухсотлетия балетной школы Большого театра, как рассказала мне некая бывшая балерина, обязательной частью программы были выступления, в которых превозносилась мудрая забота партии о русском балете. На заводах рабочие дважды в неделю также должны проводить (по утрам или в обеденный перерыв) пятнадцатиминутную политинформацию, по очереди выступая с сообщениями. Рабочий-станочник рассказывал мне, что у него на заводе во время этих занятий рабочие просто-напросто читают пропагандистские статьи прямо из газет. Один человек, работавший прежде мастером на оборонном заводе, поделился со мной воспоминаниями о том, как ему приходилось буквально «за шиворот тащить рабочих» на ежемесячные профсоюзные собрания с их нудными политическими речами. «Никто не хочет ходить на собрания и слушать эти речи, — сказал он. — Если бы их не устраивали в рабочее время, ни один бы не являлся. С нашего завода рабочие не могут выйти, не показав охране в проходной карточку учета рабочего времени. В те дни, на которые было намечено собрание, мы просто убирали карточки. Так что люди были вынуждены приходить на собрание. А на одном строительстве собрания устраиваются в дни получки, поэтому на собрания приходят все, так как рабочие не получают зарплату до тех пор, пока оно не закончится».

Однако самой важной из церемоний, рассчитанной на поддержание фикции демократии и иллюзии политической активности масс, являются выборы в Верховный Совет СССР, происходящие каждые четыре года. Подобно другим иностранцам, я не придавал этим выборам никакого значения, считая их пустой формальностью (единственный список кандидатов, 99 % голосов и т. д.); я не мог даже представить себе, сколько трудов и мытарств стоит эта кампания агитаторам и членам избирательных комиссий, до тех пор, пока Виталий, молодой впечатлительный студент, не рассказал мне о своем опыте работы с избирателями. Как ни странно, примерно так же звучал бы рассказ участника избирательной кампании в Нью-Йорке. Виталию было поручено лично позаботиться о том, чтобы в голосовании участвовало буквально 100 % избирателей (подобно плану выпуска продукции); именно из этого требования, как сказал он, и вытекают дутые цифры. Виталий не был добровольцем: к участию в предвыборной кампании он был привлечен партийным комитетом своего института. В обязанности Виталия входила опека над 150 избирателями в одном из центральных районов Москвы; большей частью это были пенсионеры и интеллигенты. Агитатор должен был несколько раз зайти домой к своим подопечным. Прежде всего он обошел всех, чтобы сообщить, когда и где состоятся выборы и какие предвыборные мероприятия проводятся в агитпункте их участка. «Но это мало кого заинтересовало», — рассказывал Виталий. Ему пришлось обойти всех по второму разу, чтобы провести с каждым избирателем небольшую подбадривающую беседу. В конце концов, за неделю до выборов, агитатор еще раз обошел своих избирателей, чтобы зарегистрировать их. Одной из его задач было — проследить, чтобы избиратели, собирающиеся уехать куда-нибудь в день выборов, запаслись открепительными талонами, дающими им возможность голосовать в день выборов на любом избирательном участке страны. Принцип разделения страны на избирательные округа и выдвижения определенных кандидатов настолько несуществен для избирателей, что, например, такой партийный деятель, как Георгий Арбатов, директор Московского института США и Канады, мог баллотироваться по сельскому избирательному округу в горной местности под Баку, в 2400 километрах от Москвы, где он был настолько никому не известен, что местные должностные лица не в состоянии были даже ответить западным корреспондентам на вопрос о том, бывал ли Арбатов когда-либо в их краях. Но если избиратели никуда из Москвы не уезжали, Виталию приходилось, по его словам, до самого дня выборов уговаривать их явиться на избирательный участок. «Каким образом? — спросил я. — По телефону?» «Ну, нет, — ответил он, — телефонные звонки — вещь ненадежная. Нет. Я снова всех обходил. И в это время было уже не до идеологических призывов. Иногда избиратели говорили мне, что будут голосовать только в том случае, если райком партии поможет им получить новую квартиру, на которую они уже много лет стоят в очереди. Другие жаловались на то, что в их агитпункте не проводится интересных мероприятий. Разные были жалобы. А я просил: «Пожалуйста, приходите. Ну, хотя бы ради меня, чтобы я мог пораньше освободиться. Ведь мне надо ждать, пока вы не проголосуете». Мы, агитаторы, не имеем права уйти со своего участка до тех пор, пока не проголосуют все наши избиратели, иначе придется ждать до полуночи. Естественно, мы хотим, чтобы наши избиратели приходили пораньше. И все же некоторые не являлись, и нам приходилось придумывать для них какое-нибудь оправдание. Как правило, это был «неожиданный отъезд в командировку». Из 100 избирателей обычно не являлось голосовать от 5 до 10 человек — на разных участках по-разному. Но добиться 100 %-ного участия в голосовании невозможно. В конце концов, люди ведь могли просто заболеть или уехать, а некоторые даже успевали умереть.

Я знаю такие случаи, когда работники избирательных участков учитывали как избирателей уже умерших людей. И это — в Москве, идеологическом центре страны, где идеологическая работа самая интенсивная и где отыскать человека очень легко. А в сельской местности, должно быть, значительно хуже. Но об этом никто не сообщает. Я был свидетелем и таких случаев, когда избиратель, получив бюллетень (с единственным кандидатом), не опускал его в избирательную урну, которая установлена вне избирательной кабины, на видном месте. Дежурные останавливали этого человека и просили его пройти к председателю избирательной комиссии, чтобы объяснить, почему он не голосует. Так что практически никто не бросает такого открытого вызова системе. Если человеку в самом деле уж совсем все безразлично, он просто не приходит».

Интеллигенты, которых мы знали (за редкими исключениями), говорили, что вынуждены участвовать в выборах и других политических мероприятиях, несмотря на свое полное или частичное неверие в них. Одна школьная учительница из Ленинграда, полная женщина лет около сорока, сказала: «Приходится ходить на эти политические собрания, но никто не слушает, что там говорят. Это все тот же старый вздор, который мы должны были изучать в университете. Иногда устраивают лекции о международном положении — о Китае, Вьетнаме. В это время некоторые женщины вяжут. Я читаю или проверяю тетради. Когда лекцию читает директор нашей школы, он пытается сделать ее интересной. Он славный человек, член партии, но славный. Но всем это надоело, и никто этому не верит».