Хедрик Смит - Русские

Костакис упорно стремится к одной цели — добиться признания авангардистского искусства сначала за границей, а затем, используя западное влияние, и в Москве. В 1959 г. была пробита первая брешь, когда симпатизирующие Костакису официальные лица в Министерстве культуры помогли ему послать пять картин в Западную Германию на выставку произведений Шагала. С тех пор небольшие партии картин из коллекции Костакиса время от времени отправляли в музей Метрополитен в Нью-Йорке, галерею Тейта в Лондоне, в музей Каунти в Лос-Анджелесе, в художественные галереи Японии, Италии, Германии и других стран для непродолжительного показа, но советские чиновники всегда отклоняли просьбы прислать на время всю коллекцию полностью. Некоторым советским официальным лицам, включая ныне покойного министра культуры Екатерину Фурцеву, тайно оказывавшую протекцию Костакису, импонировало, что демонстрация этих картин за границей и в узком кругу в Москве способствует рекламе достижений России в области искусства, причем так, по мнению высоких чиновников, что повышает престиж Советского Союза на Западе, не нанося ущерба канонам официального искусства у себя дома. В награду за это Костакису было разрешено продать некоторые наименее значительные картины современных художников и, возможно, часть его великолепной и очень ценной коллекции старинных икон. В рамках совершенно очевидного соглашения с некоторыми представителями власти Костакис в течение последних лет вел свою чрезвычайно осторожную политическую игру в области искусства. В конце 50-х — начале 60-х годов он начал коллекционировать произведения современных неофициальных художников, таких, как Оскар Рабин, Дмитрий Плавинский, Василий Ситников. В этот период любопытные иностранцы часто просили Костакиса быть их гидом в подпольном мире художников-нонконформистов. Однако с упрочением своего полуофициального статуса Костакис порвал с этими художниками и многие из их картин продал. Когда в сентябре 1974 г. художники-нонконформисты храбро попытались организовать свои художественные выставки на открытом воздухе, Костакис был обеспокоен готовностью художников идти на конфронтацию с властями, боясь, что это повредит искусству, которым он живет. «Это не тот путь, который может принести пользу искусству», — жаловался он. В течение некоторого времени Костакис прекратил показ своей коллекции русским — до тех пор, пока «скандал» не утих. Кроме того, он занял оборонительную позицию, отвергая утверждения Запада о том, что Советы погубили авангардистское искусство методами политических репрессий. «Это неправда, — уверял он однажды группу иностранцев, хотя это противоречило его собственным рассказам о трудностях поиска спрятанных произведений искусства. — Авангардисты отправляли свои картины за границу и выставляли их там. Они пользовались полной свободой, но люди не понимали их искусства. Никто не признавал и не ценил их. Всюду — в Англии, в Америке, во Франции — публика потеряла интерес к авангардистскому искусству. Кубизм получил признание. Фовизм — тоже, но не авангардизм. Всего лишь в последние 10–15 лет он вновь обрел жизнь».

Его ревностная защита достижений России в области искусства, его хорошо обдуманные старания не дразнить власти помогли ему снискать некоторую благосклонность официальных лиц. Госпожа Фурцева в свое время дала Костакису понять, что когда в 1977 г. откроется новое здание Третьяковской галереи, возможно, будет разрешено выставить там некоторые из принадлежащих ему картин. Смогла бы Фурцева добиться необходимого согласия на это партийного руководства или нет — неизвестно, но с ее смертью положение вновь стало неясным. Костакису оставалась последняя надежда, и он повел с властями переговоры о том, чтобы ему в качестве наследства членам его семьи разрешили оставить себе и продать небольшую часть коллекции при условии, что все остальное он завешает государству. «Я не хочу, чтобы эта коллекция погибла, — сказал он мне однажды с глубоким беспокойством стареющего человека, стоящего перед щекотливой дилеммой. — Когда русские будут готовы к тому, чтобы признать это искусство, я передам свою коллекцию государству».

Хотя и более непритязательным, по сравнению с коллекцией Костакиса, однако более широко распространенным среди интеллигенции и имеющим большое влияние искусством является музыка подпольных бардов. Практика неофициального распространения неопубликованных произведений существует в России еще со времен Пушкина, который прибегал к этому средству 150 лет тому назад, когда царь и цензура задерживали публикацию некоторых из его сочинений. Русские называют это явление « самиздатом », т. е. «самопубпикацией». Эра электроники с ее удобными портативными кассетными магнитофонами произвела революцию в технологии «самиздата» и невероятно усложнила работу сторожевых псов в области идеологии. Поэт или сатирик в кругу друзей или на небольших вечеринках под аккомпанемент гитары поет свои забавные, политически направленные, песни, а в это время кто-нибудь из присутствующих, принесший с собой кассетный или обычный магнитофон, записывает его. Так процесс распространения песни начинается сразу, без всякой цензуры и, однажды начавшись, расходится кругами до бесконечности. Перефразируя термин «самиздат», русские называют это распространение песен «магнитиздатом». Таким путем современным неофициальным менестрелям удалось завоевать многомиллионную аудиторию слушателей, причем в их число входит не только молодая и недовольная интеллигенция, но и технократы, и даже высшие правительственные и партийные чиновники — тайные поклонники этого вида искусства. Начиная с 1960 г., со времени появления «магнитиздата», в период, когда Хрущев освободил из сталинских лагерей тысячи людей, получила известность дюжина-другая бардов; наиболее талантливыми в этом мире подпольной музыки являются Булат Окуджава, Владимир Высоцкий и Александр Галич.

Окуджава — довольно благополучный либеральный поэт и писатель сорока с небольшим лет. Его странная, вызывающая и в высшей степени нестандартная историческая повесть «Глоток свободы» о русских революционерах XIX в., известных под именем «декабристов», рисует этих людей отнюдь не как группу бесстрашных героев (в соответствии со стереотипом советской пропаганды), но, несмотря на привлекательность их демократических порывов, как растерянных и сломленных людей. Таковы и его подпольные песни — лирические и меланхолически отчужденные. Окуджава — ветеран войны, раненный на фронте, создал много песен о грубой и бессмысленной жестокости войны, несомненно идущих вразрез с официальными панегириками. «Не верь войне, мальчишка, не верь — поет он, — она грустна, она грустна, мальчишка, как сапоги тесна. Твои лихие кони не смогут ничего; ты весь, как на ладони, все пули — в одного». Идеологи-догматики неоднократно вызывали Окуджаву для внушений за его «негражданственные» баллады, но он продолжал сочинять их вплоть до июня 1972 г., когда был исключен из рядов коммунистической партии за «антипартийное поведение и отказ осудить публикацию некоторых из его произведений за границей». С этого времени Окуджава стал менее активен.