Хедрик Смит - Русские

Супрематические композиции Юнона с их кругами, накладывающимися на геометрические формы, и прозрачными слоями красок, просвечивающими один сквозь другой, по мнению Костакиса, являются провозвестниками появившихся через 40 лет некоторых экспериментаторских работ американских художников. Над кроватью он повесил картину Родченко, работавшего в манере брызг и потеков, которая, по его мнению, была предшественницей первых подобных попыток Джексона Поллака. «Не думайте, что я ставлю русское искусство вот так высоко, а американское вот так низко, — сказал Костакис, подняв одну руку над головой и опустив другую до колена, — потому что сегодня наиболее значимое искусство, наиболее интересные произведения создаются в Америке. Но оказывается, как вы видите, некоторые вещи впервые были сделаны в России.»

Внешне Георгий Костакис совсем не похож на человека, коллекционирующего блестящие произведения современного искусства. Владеющему кистью интуиция подсказала бы изобразить Костакиса в приглушенных коричнево-оливковых тонах, подчеркнув мощь его плеч, темные волосы, потупленные глаза и тяжелые руки. Как личность он также представляет собой несколько необычное сочетание. Как я чувствовал, наряду со страстной любовью к яркому, нестандартному искусству и природным инстинктом коллекционера, в Костакисе жил и греческий коммерсант. Богатство, доставшееся ему в наследство от отца, владельца процветавшего табачного дела, способность быстро оценить коммерческую ценность произведений искусства, а кроме того, особый статус иностранца (с 1943 г. он работал в Канадском посольстве), предоставлявший ему защиту, которой русские не имеют, врожденная ловкость политика, изучившего господствующие направления политических ветров и выискавшего себе союзников из числа власть имущих, помогали ему успешно лавировать среди подводных рифов. Парадоксально, что страсть Костакиса к искусству родилась примерно тогда же, когда Кандинский и Шагал убежали на Запад после того, как в середине 20-х годов авангардистское искусство было разгромлено. В возрасте 13 лет он начал петь в хоре мальчиков в православной церкви на Пушкинской площади, где случалось пел и великий Шаляпин. «Иногда, когда было уже слишком поздно идти домой, я оставался спать в церкви на одежде священнослужителей, — рассказал он. — Одеяния священников, иконы, картины были очень красивы. Это привило мне вкус к искусству». Приблизительно в это же время в нем пробудился инстинкт коллекционера. У его зятя, члена аристократической греческой семьи Метаксас, была коллекция редких марок, которую после смерти он оставил своей жене. Никто из родных не имел ни малейшего представления о ее ценности, и коллекция была отдана юному Георгию, который сразу же побежал ее продавать, чтобы купить себе велосипед. Когда японец-турист около филателистического магазина отдал ему все деньги, которые были у него в бумажнике, молодой человек был поражен: того, что он получил, хватило бы на шесть велосипедов. В возрасте 22 лет Костакис начал серьезно коллекционировать предметы старины, старое русское серебро, картины старых французских и голландских мастеров. Это был довоенный период, когда аристократические семьи, лишенные своего состояния, распродавали предметы искусства, и Москва была наводнена сокровищами, которые можно было приобрести очень дешево.

Изменение коллекционерских вкусов Костакиса произошло после Второй мировой войны, когда традиционное искусство начало приедаться. «Постепенно я стал уставать от всех этих серых и коричневых тонов, — рассказывал он мне однажды в полдень за чашкой очень крепкого черного кофе. — Мне захотелось видеть вокруг себя яркие краски. Яркое современное искусство действует на меня как лекарство. Когда я плохо себя чувствую, мне стоит лишь войти в комнаты и побыть там некоторое время в окружении моих картин, как я излечиваюсь. Кроме того, мне хотелось заняться чем-то новым. Ведь коллекционировать картины старых голландцев мог бы каждый. И я подумал про себя: «Лувр полон картин и в каждом городе есть по четыре-пять музеев классического искусства». А мне всегда хотелось сделать что-нибудь свое написать книгу, изобрести машину. И тут я случайно напал на две или три картины авангардистского направления. Они показались мне динамичными и красочными. Я приобрел их почти даром и повесил рядом с другими своими картинами. Эффект был таков, как будто постоянно темная комната внезапно озарилась солнцем».

Этот человек был не только чрезвычайно своеобразен и смел, но еще и очень удачлив. Это было время, когда соратник Сталина — Андрей Жданов — энергично выкорчевывал формализм и либерализм во всех видах искусства. Костакис вспоминает, что другие коллекционеры говорили о нем в тот период: «Глупый грек, собирающий хлам». Как настоящий детектив он начал выслеживать произведения художников-авангардистов. Некоторые картины попадали к нему от вдов и членов семей художников. Другие, как например, его любимая картина Ольги Розановой, были отданы коллекционерами, не ценившими абстрактного искусства. Родченко создал серию из шести модернистских «мобайлов», и во времена Сталина пять из них уничтожил, боясь, что они будут обнаружены. Шестая конструкция, сложенная и спрятанная на шкафу, уцелела и Костакис выискал ее. Абстракция Поповой, нарисованная на фанере, много лет провисела в сарае. Одна картина лежала под клеенкой на чьем-то кухонном столе, спрятанная там то ли по невежеству, то ли преднамеренно. В тех случаях, когда Костакис покупал картины, они доставались ему исключительно дешево. Большая картина Малевича, выполненная в кубистско-супрематическом стиле и стоящая в настоящее время, может быть миллиона полтора долларов, обошлась ему около 400 долларов. Столько же он заплатил за прелестный натюрморт Шагала «Сирень на столе» и половину этой суммы — за кубистскую картину Поповой. Это были годы, как пояснил коллекционер, когда такие имена, как Кандинский и Шагал были уже известны, но еще не ценились должным образом и когда Костакис начал расширять круг своих поисков, не ограничиваясь теми, кого он любит называть «маршалами и генералами» русского авангардизма, но и выискивая «полковников, капитанов и рядовых». По его оценке, к движению авангардизма в 1910–1925 гг. примыкало примерно 300 художников и около 40 из них представлены в его коллекции.

Для человека Запада в этом искусстве нет ничего крамольного с политической точки зрения (за одним исключением), но советские догматики способны находить непокорство во всем, что выходит за рамки ортодоксального. А упомянутым исключением, причем разительным, является пророческое, в духе Кафки, полотно Климента Ритко «Восстание», написанное им в год смерти Ленина — 1924. Буквально озноб вызывает эта картина, передающая атмосферу красного террора и наступающего господства сталинского тоталитаризма, а также ужасы только что окончившейся гражданской войны. Как на иконах, на ней изображены великие святые революции: Ленин, Сталин, Троцкий, Бухарин и другие. Они размещены по ромбической схеме на кроваво-красном фоне, а вокруг этой центральной части движутся мрачные похоронные процессии и машины с войсками, расстреливающими беззащитных людей на улицах. В остальных картинах коллекции Костакиса единственный политический оттенок, который можно уловить, если он вообще существует, это преувеличенный идеализм художников революционного периода. И тем не менее, выставка Костакиса находится в своеобразной, характерной для советского режима изоляции. Само это искусство по-прежнему является «табу». И все же без особой огласки и без официального вмешательства Костакис показывал свою коллекцию многим иностранцам — от аккредитованных в Москве дипломатов до ученых-искусствоведов и таких избранных посетителей, как Марк Шагал, Нина Кандинская, Давид Рокфеллер, Аверел Гар-риман и бывший премьер-министр Франции Эдгар Фор. Еще более осторожно он знакомил с этим богатейшим наследием избранные группы русских. Сюда приезжают работники Московского института архитектуры, музея им. Пушкина, Третьяковской галереи и Русского музея в Ленинграде — иногда до 90 человек сразу. Костакис, всегда следящий за тем, чтобы не демонстрировать свою коллекцию одновременно и русским, и иностранцам, с удовольствием выполняет роль экскурсовода и искусствоведа, а иногда аккомпанирует на гитаре своей светловолосой жене Зине, исполняющей старинные русские романсы. В июне 1972 г. специально для показа группе ведущих ученых Института физики им. Курчатова, интересующихся современным искусством, он одолжил 27 кубистских и абстрактных полотен Юнона и Поповой. В другой раз он организовал в этом институте закрытую выставку произведений Михаила Ларионова.