Константин Пахалюк - Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

Напротив, советских военнопленных хоронили недостойно. В шталаге VI A в Хемере «тела были раздеты, завернуты в масляную бумагу. Но в последний год войны больше не было бумаги — мертвых бросали голыми в фургон. Жители верхних этажей в домах вдоль маршрута видели транспорт. Память об этом остается неизгладимой для некоторых бывших жителей и по сей день. Немецкие историки публикуют воспоминания одного из очевидцев: “В пять часов утра, когда я патрулировал охрану огневого пункта, увидел, как к указанному месту приближалась гужевая повозка. Ответственный офицер объяснил мне: “Еще один груз иванов”. Я последовал за фургоном на небольшом расстоянии. Ров был около 3 м в глубину и ширину и вытянулся вдоль уже существующих могильников. Водитель, мужчина в рваной солдатской одежде, поднял заднюю часть кузова — и ужасный вид обнаженных, частично обмотанных тряпками мертвецов предстал передо мной. Человек взял лопату, откопав землю от захороненных ранее мертвых. Опять неописуемое зрелище некоторых уже разложившихся трупов. Используя крюк, он вытащил мертвых людей, которые падали один за другим или по нескольку в канаву. Своими руками (он носил длинные защитные перчатки) он положил трупы примерно на 1,50 м друг на друга, крепко прижимая их лопатой и сапогами. И снова торцевая стена рва была покрыта землей, и ужасные, отвратительные, бесчеловечные похороны закончились» [1327] .

В каждом мемориале ведется постоянная работа по уточнению количества жертв и выяснению личностей погибших. В настоящее время известно, что каждый заключенный из Советского Союза был зарегистрирован и о каждой смерти делалась отметка в документах. В 2000 г. стартовал совместный германо-российский проект «Советские и немецкие военнопленные», но даже 20 лет спустя историкам удалось лишь приблизиться к исторической правде. Исследователи спорят о числах, указывая, что в Зандбостеле 4 690 идентифицированных жертв, однако погибших намного больше. О Цайтхайне источники разнятся: от 20–30 тыс. умерших советских узников и 900 из других стран до 35—100 тыс. (источники ГДР). В Штукенброке споры не прекращаются, числа невероятно разбросаны от 15–30 тыс. умерших до 100 тыс. (Протоколы Штукенброка), 70 019 (британские источники), 65 тыс. (Ерин, Хольный). Исследователи Хемера указывают 11 тыс. убитых в лагере, но без учета смертей во внешних рабочих командах. При этом известно общее количество людей, прошедших через лагеря, к примеру, Зандбостель — 313 тыс.; Хемер — 200 тыс. (из них 160 тыс. советские военнопленные), Трутцхайн — 43 тыс., Вернигероде — 10 тыс., Вайнсберг — 10 тыс. Однако количество жертв не должно определять степень и интенсивность поминовения. Вернер Буш, председатель Союза собственников Документационного центра «Шталаг 321 Зенне» («Forderverein Dokumentationsstatte Stalag 321 VI K Senne»), заявил: «Мы не хотим играть в цифры. И сейчас мы не спешим заниматься арифметическими подсчетами. Для нас важным является тот факт, что кладбище военнопленных здесь, умершие тут. Если действительно удастся доказать, что число жертв Шталага 326 меньше, то я буду считать это успехом нашей работы» [1328] .

После появления такого направления, как «устная история», «история повседневности», еще в 1970-е гг. начались локальные разработки истории мест и судеб отдельных людей. Сейчас, после определения чисел и конкретных имен, мемориалы занимаются выяснениями более точных биографий заключенных. Ведь трудно даже представить, какие страдания скрываются за записями о дате рождения или смерти, месте принудительного труда или пребывании в больнице узника. По большей части расследование происходит по запросам родственников, которые направляются через «Архивы Арользена», Центра документации о преследованиях национал-социалистическим режимом в г. Бад-Арользен. Истории жизни (как правило, это касается военнопленных из Европы, хотя советские военнопленные также могли обладать особой судьбой, например при получении работы в частном крестьянском хозяйстве) бывали связаны с местным населением. Трудовое размещение миллионов военнопленных все чаще становилось проблемой для нацистского режима, при этом было решено предотвращать контакты между немцами и иностранцами (Fremdvolkischen) любыми средствами. Однако между немцами и военнопленными все равно заводились знакомства и даже любовные отношения. Для немецкого населения существовала постоянная угроза, поскольку простое человеческое отношение к иностранным рабочим было криминализировано и запрещено под угрозой наказания. Особым образом санкции были направлены на «запрещенное обращение» — так называемое преступление против немецких женщин и девушек. Отношения с военнопленными и принудительными работниками вели к наказанию и тюремному заключению для обоих. Если становился известен роман с поляком, сербом или русским, это означало смертный приговор для мужчины-заключенного, а женщины отправлялись в концентрационный лагерь. Многие из этих женщин остались изгоями на всю жизнь. И если им повезло избежать преследования, они молчали. Даже сегодня многие семейные истории окружает стена молчания [1329] . Это означает, что жертвы продолжают оставаться лишь цифрами в документах.

Проработка преступлений национал-социализма в отношении военнопленных с течением времени подвергалась «волнам памяти» послевоенного времени. Сразу же после окончания военных действий и освобождения оставшихся узников шталагов память старались сохранить товарищи по плену. С 1945 г. оставшиеся в живых занимались установкой мемориалов в память о погибших товарищах. Уже на следующий день после освобождения лагеря Штукенброк — Зенне советские узники, взявшие на себя руководство им, решили благоустроить кладбище и увековечить память павших товарищей. Бывшие узники установили светлый обелиск высотой почти 10 метров, облицованный мрамором, гранитом и керамической плиткой. В центре по трем его сторонам были прикреплены большие красные звезды. Завершался обелиск красным знаменем, сделанным из пластического стекла, флагом СССР [1330] . В советской оккупационной зоне по распоряжению военной администрации создавались мемориалы на месте братских захоронений, были построены мемориалы-памятники, например в Эренхайн Цайтхайне.

Однако с первых дней значимым был вопрос, где находился мемориал: в ФРГ или ГДР. К примеру, несоветские жертвы в Цайтхайне не нашли признания в культуре памяти. «Итальянское кладбище Якобшталь», на котором также были могилы польских и сербских жертв, было заброшено.

Из-за использования территории в качестве учебного полигона для советской армии оно было окончательно изуродовано [1331] . С другой стороны, красное знамя с серпом и молотом в Штукенброке было снято с обелиска, поскольку вызывало недовольство земельного правительства ХДС. Оно было заменено в конце 1950-х гг. православным двойным крестом [1332] . Таким образом, видно, что значение имела не только лишь сама память о преступлениях как факт мемориализации, но также содержание и особенности мемориалов, из-за которых в послевоенное время были установлены новые преграды для равного отношения к погибшим жертвам.