Виктор Точинов - Дорога к Мертвой горе, или Снова о группе Дятлова

О Тибо-Бриньоле он написал лаконично: «Человек дела».

И все остальные в один голос твердят: замечательный парень! Создается впечатление, что у открытого и общительного Коли нет и не может быть никаких «скелетов в шкафах», никакого «двойного дна». Нет у него сердечных тайн, как у Зины Колмогоровой, нет и просто тайн, как у Семена-Александра Золотарева. Нет сложного и неуживчивого характера, как у Игоря Дятлова.

Видимость обманчива.

Если повнимательнее присмотреться к каноническому образу Тибо-Бриньоля, можно заметить: этот замечательный парень — без прошлого. Все, что предшествует поступлению Николая в УПИ, скрыто в густом тумане. И туман этот — отнюдь не стихийное природное явление, он сознательно напущен самим Тибо-Бриньолем.

Многочисленные биографы дятловцев (в основном — их коллеги по спортклубу УПИ) о прошлом Тибо-Бриньоля говорят нам крайне скупо. Почти ничего не говорят. Вскользь упоминают, что был он сыном французского коммуниста, приехавшего строить социализм в СССР и здесь репрессированного, отсюда и необычная фамилия, — и переходят к вариациям на тему «Знаете, каким он парнем был» — благо есть, что сказать.

Парнем Тибо был замечательным, спору нет. А вот в истории о приезжем французском коммунисте нет ни слова правды. Ее придумал и рассказывал, когда кто-то интересовался происхождением фамилии, сам Тибо-Бриньоль. Лгал он не из корысти и не из каких-либо низменных побуждений — жизнь заставляла. Свою реальную биографию Коле в 1953 году, когда он поступал в УПИ, светить было никак нельзя.

Впрочем, обо всем по порядку.

Корни у Николая действительно французские. Точнее, франко-немецкие. Первый Тибо (тогда еще просто Тибо, без второй части фамилии), Франсуа, прибыл в Россию в начале девятнадцатого века, осел здесь, обзавелся семьей, но женился не на русской девушке — на немке, дочери эмигрантов из Гольштейна.

Подвизался Франсуа Тибо на театральном поприще, но не актером: дослужился до главного машиниста-механика Дирекции Санкт-Петербургских императорских театров; стал родоначальником многочисленного и разветвленного семейства. Часть клана Тибо сохранила французское гражданство, и кто-то из них репатриировался позже во Францию. Другие Тибо перешли в российское подданство и обрусели — именно от них ведет свое происхождение Николай. На каком-то этапе к фамилии Тибо добавилась вторая часть: Бриньоль.

Возможно, то была память о малой родине предков. На юге Франции, в Провансе, есть крохотный городок с таким названием — провинциальная дыра, 15 тыс. населения, мертвый официальный сайт в Интернете, несколько лет не обновляющийся. Однако сведения о людях с фамилией Тибо в архивах городка пока не найдены.

Предки Николая по отцовской линии относились к технической интеллигенции: инженеры, в основном горные, прадед — довольно известный архитектор.

Отец Николая, Владимир Иосифович, — горный инженер, был осужден в 1931 году на пять лет лагерей по делу Промпартии, ее уральского отделения. Мать, Анастасия Прохоровна, — из пролетариев, дочь простого уральского кузнеца — сумела заочно получить высшее образование, стала преподавателем немецкого языка.

На лесосеку Тибо-старшего не послали. Вскоре по прибытии в места заключения (в Тюменскую область) расконвоировали и использовали по специальности — трудился он горным инженером. К нему приехала жена, и у пары в 1935 году родился сын Коля, поздний ребенок (отец приближался к полтиннику, мать тоже была не молоденькая) и не первый в семье.

Илл. 45. Улочка городка Бриньоль в Провансе. Жизнь там явно не бьет ключом.

Легенда о матери — заключенной ГУЛАГа, родившей сына в бараке, — выдумка позднейших времен. Но быть сыном расконвоированного зека — статус немногим более высокий. Если не самое дно тогдашнего социума, то очень близко к нему.

Семья бедствовала. Приличное жалованье инженера тех времен Тибо-старшему не полагалось, платили расконвоированному сущие копейки — вкалывай и радуйся, что не валишь лес в Республике Коми.

Из жерновов ГУЛАГа Тибо-старший не вырвался. Отмотал свой срок и автоматом получил новую «пятерку» — существовала в те годы такая практика — ее отбывал уже вдали от семьи, в сибирской глубинке. Освободился, заодно потеряв работу, бедствовал, болел, никуда не мог устроиться — и умер в 1943 году.

Черные времена для семьи Тибо сменились очень черными. Вдова с маленьким Колей переехала к старшей дочери, жившей уже отдельно, в Кемерово, — но та особо помочь не могла, сама не барствовала, к тому же имела на руках своего ребенка — годовалую девочку. И старший сын, Владимир, помочь не мог: погиб на фронте в том же 1943-м…

Много десятилетий спустя старшая сестра Коли, Елизавета, вспоминала о жизни семейства Тибо:

«Несмотря на все трудности и лишения, в семье Владимира Иосифовича всегда господствовали доброжелательные отношения между всеми членами семьи, взаимная поддержка и исключительное трудолюбие. Труд был основой нашего благополучия и взаимоотношений — живя в Сибири, мы, дети, научились выращивать овощи, ухаживать за животными, запасать для них корм и др. Всему этому с доброй улыбкой и большим терпением научила нас наша мама. Живя примитивной крестьянской жизнью, мы много читали и стремились получить образование, мама во всём охотно помогала нам. Жизнь моих родителей можно было бы назвать ПОДВИГОМ».

Слово «благополучие» выглядит в этом контексте инородным телом, а слово «голод» не упомянуто, но между строк его можно разглядеть. Если дети инженера и педагога учатся «жить примитивной крестьянской жизнью», выращивать овощи и ухаживать за коровой — дела у них очень плохи.

Причем корова наверняка не своя: с коровой, дающей в день несколько литров молока, можно было прожить, не особо бедствуя. Но вдумаемся: городская семья (Осинники какой ни есть, а город) оказалась в деревне — им что, там дом с подворьем презентовали плюс скотину? Пустили пожить к кому-то, и дети отрабатывали жилье, за чужой коровой навоз выгребали — подростки Лиза и Вова и совсем маленький Коля.

Вот такое суровое и безрадостное детство было за плечами весельчака и балагура Тибо-Бриньоля.

Переезд в Кемерово имел существенный плюс: никто здесь Колю Тибо не знал, и он сумел начать биографию с чистого листа (мы помним, что в те годы людям сходили с рук большие вольности при оформлении документов). Учился в школе, вступил в комсомол — и нигде ни словом не упоминал, что он сын репрессированного по политической статье. «Отец инженер, умер в 1943 году», — писал он во всех автобиографиях и анкетах, избегая любых подробностей.