Валентина Краскова - Кремлевское золото

Слово «воруют» прочно закрепилось в нашем лексиконе. Конечно, оно имеется и в других языках мира. Но, пожалуй, ни в одном из них оно не выражает такого уникального и неповторимого смысла, как в русском. Как ни парадоксально, но слово это не вызывает у нас должной негативной реакции. Наоборот, мы относимся и к нему, и к понятию, которое за ним стоит, с непонятной нежностью и заметной долей иронии. Думаю, такому положению вещей можно найти логическое объяснение: воруют, кажется, все. Те, кто могут, воруют по-крупному. Те, у кого нет такой возможности, вынуждены довольствоваться малым. Те, у кого нет и такой возможности, втайне надеются, что она когда-нибудь появится. Дело тут, как мне представляется, заключается не в том, что порядочные люди, даже в мыслях не посягающие на чужую собственность, вымерли, как доисторические животные. Просто людям нашим давно надоело ждать, когда же, наконец, состоится обещанное справедливое распределение материальных ценностей. Потеряв всякую надежду или устав от томительного ожидания, они начинают брать кто сколько может и кто сколько успеет. Мы уже убедились, что социалистический лозунг распределения не оправдал себя. Хотелось бы пожить при коммунизме, чтобы испытать на себе все его прелести. Жаль, не получилось. А может, это даже хорошо, что не вышло — утопические идеи никогда не сбываются. Странно другое. В условиях беспардонного, наглого обворовывания, возникает ощущение вседозволенности. К примеру, поднакопили люди немного денег на черный день — в мыслях оттягивая его нежелательное пришествие, они и не заметили грядущих больших изменений. И вот, проснувшись однажды, заметили, что деньги их превратились, в буквальном смысле слова, в ничто. Потому и не оценили по достоинству черного юмора радетелей за всеобщее благополучие и, понимая, что вернуть прошедшее невозможно, изловчились и нашли другой способ, который описан выше. Обидно, но что поделаешь? Правильно, видимо, говорят, что рыба гниет с головы.

А еще говорят: не судите, да не судимы будете… Не подумайте, я не опасаюсь, что меня осудят за стяжательство или, не приведи Господь, за воровство. Просто я начинаю понимать: бесполезные обвинения съедают то драгоценное время, которое отпущено нам для созидательных целей. Одна ошибка влечет за собой целый ряд ошибок. Отученные от самостоятельности, мы по-прежнему продолжаем ожидать команды — сверху, снизу или еще откуда-то, чтобы приступить к действию. А в отсутствии этого распоряжения мы переливаем из пустого в порожнее, сетуем на злую судьбу, отвлекаемся от настоящих дел и занимаемся второстепенными.

Мне вспоминается удивительно правильный рассказ Лескова «Воров сын», изложенный Л. Толстым в его «Круге чтения». Возьму на себя смелость пересказать его.

Собрался в одном городе суд присяжных. Старшиной присяжных был почтенный, всеми уважаемый купец Иван Акимович Белов. Это был безупречный человек, который честно вел свои дела, никого не обманывал, не обсчитывал и помогал людям. Был он стариком, лет под семьдесят.

Присягнули присяжные и расселись по своим местам. И привели к ним подсудимого — конокрада, который увел лошадь у крестьянина. Только начался суд, как вдруг Иван Акимович встал и обратился к судье:

— Простите меня, господин судья, я не могу судить, — и попросил он его отпустить. Судья, конечно, ничего не понял и потребовал объяснений.

— Не могу я судить потому, что я и отец мой, может быть, хуже этого вора, — ответил старшина присяжных. — Как же мне судить такого же, как я сам?

Все еще ничего не понимая, судья удовлетворил просьбу Ивана Акимовича и отпустил его, а вечером позвал его к себе. И рассказал Белов такую историю о себе:

— Вы думаете, что я сын купца и что я родился в вашем городе? Это неправда. Я сын крестьянина, отец мой был крестьянином, первый вор в округе, и помер он в остроге. Человек он был добрый, только пьяный. В пьяном виде мог и мать мою бить, и буянил, и на всякое дурное был готов, а потом сам же и каялся. Раз он меня с собой в воровство взял. И этим самым разом мое счастье сделалось.

Было дело так. Был мой отец в компании с ворами в кабаке. И стали они судачить, где бы им поразжить-ся. А мой отец и говорит им: «Вот что, ребята, вы знаете купца Белова амбар, что на улицу выходит? Так вот в амбаре этом добра — счету нет. Только забраться туда мудрено. А вот я придумал. Есть, говорит, у меня парнишка, ловкач мальчишка, — это про меня, значит, — так мы возьмем его с собой. Обвяжем его веревкой, подсадим к окну, он влезет, спустим его на веревке, а другую веревку ему в руки дадим. И на эту самую веревку будет он нам добро из амбара навязывать, а мы будем вытягивать. А когда наберем сколько надобно, мы его назад вытащим.

Полюбилось такое ворам. Когда смерклось, пошли мы в воровство. Пришли к тому самому дому купца Белова. Тотчас обвязали меня одной веревкой, а другую в руки дали и подняли меня. Влез я в амбар, стал на твердое и тотчас начал ощупывать ручонками. Видать ничего не вижу — темно, только щупаю. Как ощупаю что меховое, сейчас к веревке, а они тащат. Штуки три таких чего-то вытащили и потянули меня кверху. Только дотянули до половины: хлоп! Оборвалась веревка, и упал я вниз. Отец мой и его приятели испугались, бросились бежать с наворованным, а я остался.

Лежу в темноте и плачу. И так я устал от страха и от слез, да и ночь не спал, что и сам не слыхал, как заснул. Вдруг просыпаюсь, стоит против меня этот самый купец Белов с полицейским. Стал меня полицейский спрашивать: «С кем был?» Я сказал, что с отцом. «А кто твой отец?» И стал я опять плакать. А Белов старик и говорит: «Бог с ним. Ребенок — душа Божья. Не годится ему на отца показывать. А что пропало, то пропало».

Хороший был покойник, царство небесное. А уж старушка его еще жалостливее. Взяла меня с собой в горницу, гостинцев дала. А наутро спрашивает: «Со мной остаться хочешь?» Я говорю: «Хочу». Так и остался. И выправили они мне бумаги, вроде подкидыша, приемышем сделали. Должно быть, служил я недурно. Да и добрые люди были. Сначала жил я мальчиком на посылках, потом, как стал подрастать, сделали они меня приказчиком. Так полюбили меня, что отдали за меня замуж свою дочь. А помер старик — все имение мне и досталось.

Так вот я какой. И сам вор, и вора сын. Как же мне судить людей? Да и не христианское это дело. Нам всех людей прощать и любить надо. А если он вор, ошибся, то его не казнить, а пожалеть надо. Помните, как Христос сказал…

Видно, далеко ушли мы от учений Христа, если простой урок не воспринимается нами как должное.

Цицерон вопрошал: «Какую пользу или какую прибыль мы имеем в виду, когда желаем знать, что сокрыто от нас?» Мне думается — знать свою историю, историю того общества, по законам которого живем. Чтобы учиться на старых ошибках и не допускать их повторения. Ведь известно: кто забыл свое прошлое, обречен пережить его снова. А этот путь, каким бы ни было прошлое, путь регресса, потому что он поворачивает колесо истории вспять.