Валентина Краскова - Преступления за кремлевской стеной

И очень видной фигурой в организации самого переворота был все-таки А. Н. Шелепин. Человек, несомненно, крайне честолюбивый, тоже волевой, с юности обученный искусству аппаратных интриг. И к тому же имевший уже свою команду, настоящее «теневое правительство» (включая и «теневое Политбюро»). Ему было легче сколотить такую команду, чем другим, только приехавшим из провинции. Занялся он этим, видимо, еще тогда, когда был первым секретарем ЦК ВЛКСМ. И все время после этого Шелепин не только сохранял прочные связи с множеством бывших комсомольских работников, получивших потом ответственные должности, но и способствовал их выдвижению и продвижению, в том числе в последние перед октябрьским Пленумом годы и месяцы, когда он курировал в качестве члена Политбюро и одного из секретарей ЦК КПСС подбор и расстановку кадров. А в качестве бывшего Председателя КГБ он позаботился о том, чтобы и там на руководящих постах иметь доверенных людей, включая своего преемника Семичастного. Не знаю, был ли Шелепин мозгом заговора (допускаю, что — вместе с Подгорным — был), но в дополнение ко всему он был еще и его руками, его мускулами. Этими «мускулами» Александр Николаевич Шелепин (он получил в аппарате прозвище Железный Шурик) мог стать, поскольку располагал полной поддержкой Семичастного и ряда других людей, руководивших КГБ, а также МВД РСФСР (во главе этого министерства стоял В. Тикунов, тоже очень близкий к Шелепину человек и тоже пришедший с комсомольской работы). К «комсомольской группе» принадлежал также и Н. Миронов — заведующий отделом административных органов ЦК КПСС, курировавший армию, КГБ, МВД, суд и прокуратуру.

Потом мне рассказывали, что к группе Шелепина был близок посвященный в планы смещения Хрущева маршал С. Бирюзов — тогда начальник Генерального штаба (Бирюзов и Миронов буквально через несколько дней после октябрьского Пленума погибли в авиационной катастрофе на территории Югославии, куда направлялись в составе делегации, приглашенной на торжества по случаю двадцатилетия освобождения Белграда). Словом, особая забота была проявлена именно о том, чтобы загодя прибрать к рукам контроль за всеми «непарламентскими» и «внепартийными» рычагами силы и власти.

В некоторых недавно опубликованных воспоминаниях утверждается, что Хрущеву перед отъездом в отпуск сообщили о заговоре, но он ничего не смог сделать. Допускаю, что так и было, хотя трудно себе представить, что активный человек, прошедший через огонь и воду множества боев за власть, если бы считал эти сведения хоть в малейшей мере достоверными, не принял бы никаких мер и просто уехал в отпуск. Но в другом я почти уверен — в том, что накануне заседания Президиума ЦК ему объяснили, кто участвует в акции и кто ее поддерживает, чтобы он не пытался сопротивляться. И Хрущев, хорошо понимая, кто именно решает дело в условиях существовавшего тогда, во многом унаследованного от Сталина механизма власти, действительно сразу же подал заявление с просьбой об отставке.

Только так я могу объяснить столь несвойственную Хрущеву пассивность, отказ от борьбы, даже от попытки что-то внятное сказать на Пленуме ЦК. Хотя не исключаю, что в нем к тому времени что-то надломилось, он просто устал, изнемог под огромным бременем руководства страной, отягощенной множеством проблем, найти пути решения которых не сумел.

Другая характерная деталь. Накануне событий были довольно ловко убраны из Москвы (в том числе отправлены в загранкомандировки — дело, требовавшее официального решения Секретариата ЦК КПСС) люди, входившие в узкий круг приближенных Хрущева. И прежде всего те, кто составлял так называемую «пресс-группу», возглавлял средства массовой информации (редактор «Правды» П. Сатюков, председатель Гостелерадио М. Харламов и др.). Не думаю, чтобы они оказали сопротивление готовившейся акции, но ее организаторы, видимо, хорошо помнили совет Ленина революционерам: прежде всего захватить почту, телеграф, телефон. И модернизировали его, поставив на первое место средства массовой информации.

Действительно, поздно вечером в канун главных событий на Гостелерадио прибыл с полномочиями нового председателя Н. Месяцев. Он не имел никакого журналистского опыта, работал долгое время в милиции, зато был другом-приятелем и доверенным лицом Железного Шурика. Очевидцы его появления в здании Гостелерадио потом рассказывали забавную историю, которая проливает свет на психологическую атмосферу, в которой готовилось и совершалось смещение Хрущева. Приехав в Комитет по радиовещанию и телевидению, Месяцев задал единственный вопрос: «Где кнопка?» Собравшиеся руководители комитета не сразу поняли, что новый председатель имеет в виду кнопку, которая отключала эфир, то есть могла «вырубить» все радио- и телепередачи.

Вспоминаю обо всем этом не в осуждение кого-либо — я не готов однозначно оценивать сам факт смещения Хрущева. Чтобы более или менее четко представить себе, как бы развивались события, если бы Хрущев еще несколько лет оставался у руководства партией и страной, надо много лучше, чем я, знать тогдашнее реальное положение дел, прежде всего внутри страны. Не хочу и морализировать, ведь и Хрущев не раз применял старые, недемократические, возникшие в недрах сталинщины «правила игры». А кроме того, я не уверен, что существовали другие способы смены руководителя.

Мотивы, которые заставили меня обратиться к теме заговора, иные. Первый. Хочу обратить внимание на то, что мы имели уже после смерти Сталина один «дворцовый переворот». Многие несовершенства политического механизма, делающие такой переворот возможным, сохраняются еще и сегодня.

Сменили лидера. Но какая идеология и какая политика должны сопутствовать этой смене, какие теперь утвердятся политические идеи? Эти вопросы не обрели ответа. Ибо, как отмечалось, к власти пришли люди, у которых не было единой, сколько-нибудь определенной идейно-политической программы.

Чтобы не сбиваться с хронологии, расскажу, однако, сперва о том, что произошло седьмого ноября. После весьма длительного перерыва на празднование впервые приехала очень представительная китайская делегация. Возглавлял ее Чжоу Эньлай. Все понимали, что это зондаж, попытка выяснить, «чем дышит» новое советское руководство. Чжоу Эньлай имел репутацию умеренного среди китайских руководителей, и его визит в Москву мог дать шанс для разумного решения проблемы советско-китайских отношений. Но мог и поставить нас в трудное положение, так как Мао Цзэдун требовал за примирение очень большую цену (отказ от критики культа личности Сталина и политики мирного сосуществования), — такие мысли тоже приходили в голову. Поэтому отношение к визиту было двойственное, во всяком случае, у нас, консультантов отдела ЦК, занимавшегося отношениями с социалистическими странами. Зарождавшееся беспокойство: не отступят ли новые руководители от важных принципов политики — все же соседствовало с надеждой, что удастся покончить с накалявшейся между СССР и КНР враждой.