Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

И все же поведение этих офицеров было достойнее заискивания молодчика из Геттингена.

Возле легкого моста из надутых мешков и досок построили другой, на солидных сваях, который выдержит пушки и повозки с боеприпасами.

Проходят раненые, зрелище печальное, но не угнетающее. Под бинтами угадываешь страшные раны, но из-за них не угас блеск в глазах.

Воодушевление, мужество, энергия оставят их позже, в госпитале, и вот этих раненых уже не стоит показывать идущим в бой.

Убитые не вызывают страха. Череп, открытый снарядом и опустошенный взрывом, кажется обработанным препаратором. Чуть дальше лежит человек, у которого разворочен живот и унесло внутренности, в красном месиве виден позвоночник. Солдат они не пугают, а вот раненый на операционном столе вызывает у них ужас. Любые повреждения вызывают у нас у всех разве что любопытство. Боль, одолевшая волю, могла вызывать возмущение, опасность могла изнурить, но смерть, скорая или медлительная, пощадившая или искромсавшая человеческое тело, нас не трогала.

Один солдат отделился от группы раненых и заговорил со мной. Говорил горячо и очень уважительно. Один из офицеров объяснил мне, что он говорит. Он участвовал и был рядом со мной во время атаки 7-го стрелкового полка в Матвеевке. Я пожал бедному пареньку руку, а он мою поцеловал. Чуть дальше я увидел полковника Квиткина, которого видел в последний раз, когда он собирал своих людей перед венгерскими окопами под адским огнем. Мы обнялись, не говоря ни слова. И я ощутил, что товарищество – а оно выше дружбы – есть самое благородное из мужских добродетелей, существующих на поле боя.

Поле между немецкими и русскими траншеями изрыто маленькими личными окопами, шириной не больше полуметра, в которых там и здесь лежат мертвые русские солдаты. Мысленно мы можем следить, как в этой мрачной зловещей ночи продвигается наш полк благодаря усилиям замечательных солдат – о них порой говорят, что им недостает инициативы, но вот они продвигаются по одиночке к первой линии окопов, которые кое-где находятся на расстоянии метров пяти от линии неприятеля.

Уцелевшие солдаты гренадерского полка кронпринца засели в домах городка и стреляли оттуда в русских, которые, находя для себя прикрытия, продвигались вперед по длинной улице. Видя, что ситуация безвыходная, противник сдавался. В русских попадала примерно треть выпущенных пуль.

Раненые дожидались прибытия санитаров. Высокий немец, весь в крови, едва тащился вдоль домов. Время от времени тело его содрогалось от конвульсий, бегающие глаза смотрели на нас с невыразимым ужасом.

В траве лежал мертвый русский. Но когда мы подошли, он удивленно открыл блестевшие лихорадкой маленькие глаза, и его лицо старого доброго крестьянина осветилось улыбкой.

На главной улице сидел на стуле израненный немецкий солдат. Милосердные руки, руки русских, разожгли для него из обломков мебели костер, чтобы он мог согреться. Мы стянули с него сапог, полный воды, очень его мучивший, и раскололи стол и два стула, чтобы было чем поддерживать огонь. Немец страдал больше от холода, чем от трех своих ужасных ран, и, рискуя загореться, наклонялся всем телом и большой бородатой головой к огню.

На площади, напротив православной церкви, у забора блестела медная гора: самовары, подсвечники, кухонная утварь, собранная со всего городка, чтобы отправиться в Германию.

Колокольня, превращенная в наблюдательный пункт для артиллерийской батареи, изрешечена русскими снарядами. Внутри церкви огромные канделябры, иконы в позолоченных окладах и другие предметы культа остались в неприкосновенности. В Божьем доме побоялись хозяйничать и ничего не тронули, хотя двери стояли открытыми. Зато большой портрет Николая II, висевший в притворе, проткнут в нескольких местах штыками.

Вокруг огромного костра, разведенного напротив церкви, сидят русские солдаты и пленные, которых подобрали в подвалах и стогах сена. Между собой они не разговаривают, потому что не понимают друг друга, но ненависти никакой не испытывают. Сибирские молодцы угощаются кофе и не забывают немцев, а те, поначалу подавленные и боязливые, чувствуют себя уже куда вольнее. Сначала они поглядывали на русских исподтишка, а теперь стараются привлечь их внимание. Но русские совершенно равнодушны к присутствию пленных и не проявляют к ним ни малейшего любопытства. В конце концов те и другие крепко засыпают.

К нам присоединяется полковник Бирюков, и тут же прибывает первая гаубица, захваченная у немцев. В скором времени в отступающие войска противника стреляют их собственные орудия.

Севернее бой продолжается. На небольшом холме окопались немцы, и солдаты нашего полка вместе с кавалерией армейского корпуса его атакуют.

Я отправляюсь вместе с прапорщиком Севастьяновым осматривать новые позиции. Он замечательный паренек, умный, отважный. Его назначали командовать батальоном в нашем полку, и на протяжении трех дней он командовал даже капитанами. Мы скачем на лошадях, с нами еще один офицер, но он остается далеко позади, с таким пылом мы рвемся вперед. Севастьянов представлен к Георгиевскому кресту, и ведет себя сейчас, как школьник на каникулах. Мы скачем вдоль Стыри и не раз рискуем завязнуть в болоте, куда внезапно погружаются ноги наших лошадей.

Русские солдаты, сражавшиеся два дня подряд, спавшие всего несколько часов, уже копают окопы и ладят мостки через ручьи и болота, которые накрывают воды Стыри при разливе весной.

Медленно спускаются сумерки на опустевшую равнину, по которой бежит быстрая река и на которой дымятся руины. Вдалеке чернеет лес. В городок возвращаются жители, прятавшиеся по окрестным лесам: мужчины, женщины, дети с узлами на спине.

Полковник Бирюков надеялся после двух трудных дней уложить нас в хорошие кровати. Но звонит телефон. Немедленно двигаемся дальше. Полная победа. Враг бежит по всему фронту. Нужно его преследовать, гнать как можно дальше, не дать возможности снова засесть в лесу.

Я должен отправиться к своему автомобилю, он ждет меня в 20 километрах отсюда. Попрощавшись со своим гостеприимным хозяином, я ныряю в ночную темноту следом за казаком, который «чует» правильную дорогу.

Батальон отправляется в сторону леса к северу от Новоселок. В потемках мы слышим слева и справа глухой шум солдатских сапог и видим время от времени впереди себя сплоченные небольшие группы.

Мой чудо-казак заплутался на равнине, и мы в полночь блуждаем между редкими соснами без тропы и дороги. Слева горящие Новоселки освещают заревом небо. На эту ночь меня милостиво приютили в Большой Оснице в доме, где уже расположились чиновник из Красного Креста, врач и несколько раненых. На следующее утро мой казак, над которым все смеются, с мрачным видом заявляет, что заблудился из-за меня. Вот свинья! В ответ я только пожимаю плечами. Я больше не верю тем, кто «чует», я верю карте.