Александр Балтин - Кривая правда Фамусова. Библиотека журнала «Вторник»
- Название:Кривая правда Фамусова. Библиотека журнала «Вторник»
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:9785005906854
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Балтин - Кривая правда Фамусова. Библиотека журнала «Вторник» краткое содержание
Кривая правда Фамусова. Библиотека журнала «Вторник» - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Но – и индивидуальность может быть напоена таким низовым разгулом, что цена её снижается: Барков тому примером.
Он уникален – в середине восемнадцатого века писал языком середины века девятнадцатого, опережая на столетие развитие родной речи.
Он уникален – тем, что, практически минуя бездны, каковые призвана освещать поэзия, полностью отдался срамной, озорной, низовой, карнавальной стихии, воплощая в стихах, звонко и весело, её бурление…
Он мог бы, используя те нормы языка, какие создал сам для себя, опережая время, создавать шедевры величавого метафизического и великолепного поэтического звучания, но… остановился на срамных одах, став притчей во языцех…
Впрочем, звёздная пыль, блещущая в недрах похабных виршей, всё равно переливается чудесно, ибо всегда мы, даже изрядно меняясь с веками, остаёмся людьми…
8
Разворачивается эпос «Россиады», звучат эпические накаты, железно идут ряды шестистопного ямба, сияют колонны классицизма.
Помпезно, приподнято, никаких срывов – они чреваты, ибо поэзия должна быть высока.
Так высока, что тянуться к вершинам надобно всей душою, всею интеллектуальной силой.
Завоевание Иваном IV Казани Херасков считал датой окончательного освобождения России от треклятого ига; но элемент чудесного, весьма значительный в поэме, не соответствует правилам Буало: тут нет античных богов и героев, но действует сам Бог, православные святые, Магомет…
…персидский чародей Нигрин, несомый драконами, и глядящие отовсюду лица аллегорий – столь же очевидные, сколь и завуалированные обилием словес.
Их чрезмерно – они приподняты, они отличаются торжественной важностью; но в «Россиаде» много пластов: и масонское видение правды жизни вполне совмещается с православным взглядом на мир; а библейские реминисценции, облечённые в одежды классицизма, красивы…
Хераскова именовали русским Гомером; поэма была благосклонно встречена соотечественниками, и гимназисты долгое время (вероятно, страдая) заучивали вступление наизусть.
Трагедия «Венецианская монахиня», сделавшая Хераскова знаменитым, и государственные дела; циркуль масонства и – куратор университета: жизнь Хераскова изобильна, когда не избыточна во многих моментах своих; и то, что громокипящие его, тяжелостопные вирши, в том числе и составившие первый русский эпос, едва ли сегодня могут восприниматься иначе как ветхие памятники, – не очень важно, пожалуй…
9
…эпистолы, сатиры, элегии, песни, эпиграммы, мадригалы, эпитафии…
Оды.
Сумароков писал всё, был всеобъемлющ, обладал жанровым фундаментализмом; он использовал все существовавшие тогда размеры и экспериментировал в области рифмы, и созидал орнаменты разнообразных строфических построений.
Изначально следуя принципам поэтической реформы Тредиаковского, он заинтересовался ломоносовской силлабо-тонической системой и довольно быстро политизировал свою поэзию, давая советы Елизавете Петровне от имени российского дворянства.
Сумароков узнал взлёты и падения, амплитуда его судьбы, включавшая зигзагообразное движение, приводила к эпосу; но гекзаметры «Телемахиды» не обрели успеха…
Песни, басни и пародии – как линии, определяющие временнýю сохранность наследия Сумарокова; и жанры эти он, по сути, заново создал в русской литературе.
«Узаконение» песни в жанровой системе русской лирики было квантом творческого мужества Сумарокова, тем, что определило краткость и мелодию данного словесного движения…
Космос Сумарокова поражал универсализмом: использовать всё, чтобы создать свой, неповторимый, овеянным индивидуальным ароматом космос, – вот дело сильного, высокоштильного, ярого, блестящего, тяжелочитаемого ныне Сумарокова.
10
Воспринимаемое ныне архаикой звучало некогда высоко и набатно: классицизм предполагал громкогласие, приподнятость, точный баланс высокого и низкого; и Иван Пнин, созидая стихи, учитывал бездны, раскрывавшиеся в самых возможностях стихосложения:
Систему мира созерцая,
Дивлюсь строению ея:
Дивлюсь, как солнце, век сияя,
Не истощается, горя.
В венце, слиянном из огней,
Мрачит мой слабый свет очей.
Но кто поставил оком миру
Сей океан красот и благ?
Кто на него надел порфиру
В толико пламенных лучах?
Теченьем правит кто планет?
Кто дал луне сребристый цвет?
Система мира, взятая как будто из научного обихода, точно зажигает первую строку, делая её столь же полнообъёмной, сколь и красивой; и, разумеется, стихотворение, наименованное «Бог», должно возносится скалами твёрдости, и… сияний…
Стихи тяжелы… но и глубоки; упоминаемый океан точно разверзается суммой русских словес, поставленных на места, с которых уже едва ль низвергнуть.
…в пятнадцать лет Иван Пнин, внебрачный сын маршала Репнина, получивший усечённую фамилию, написал первую оду; за ней последовали другие.
Разворачивая панораму стихов – за одами высветились лирические стихотворения, заиграли басни, – поэт стремился воспеть нравственную природу человека: поражавшую его своим законом, как Канта; но – исходя из оной же – он протестовал против унижений, насилия, рабства.
Мысль работала в произведениях Пнина: тяжело ворочая камни, ибо осмыслению подвергались самые сложные участки бытия:
Тот ныне царь – вселенной правит,
Велит себя как бога чтить;
Другой днесь раб его – и ставит
Законом власть боготворить,
Ударит час – и царь вселенной
Падёт, равно как раб презренный,
Оставя скипетр, трон, венец…
И, наконец,
Всё преимущество царя перед рабом
В том будет состоять,
Что станет гроб в стократ богатый заражать.
Время, закипающее в недрах иных, непроворотных созвучий, свидетельство за поэта: он был – его стоит перечитать, вслушаться в имена слов, которые он произносил, прочувствовать одическую силу; его стоит перечитать – ни в коей мере не сбрасывая с гамбургского счета истории отечественной словесности.
11
Шёл и шёл, пейзаж менялся; шёл и пел, и песни предполагали божественный сад, и мир, закидывая тонко сплетённые сети, не поймал его…
Не наше то уже, что прошло мимо нас,
Не наше то, что породит будуща пора,
Днешний день только наш, а не утренний час.
Не знаем, что принесёт вечерняя заря.
Тяжело ли звучат ныне песни Григория Сковороды?
Конечно – язык сильно меняется.
Способно ли время вымыть из них внутреннюю суть, размягчить, сделать не солёною соль?
Ни в коей мере…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: