Александр Балтин - Кривая правда Фамусова. Библиотека журнала «Вторник»

2

Ах, какой пир!

Тут не горой даже, а глыбами гор, суммами их – как суммами витых и простых, точно никогда не звучавших, переливающихся самоцветами словес, – поёт лермонтовская поэма.

Торжественный стих, плавный и музыкальный, и словесная живопись, достигающая зримости, отражается в зеркалах вечности, чья великолепная полировка отражает только лучшее.

Печаль любимого опричника заботит великого и страшного царя, словно в палатах становится более тускло, и райские их росписи теряют в своём цвете.

Царю забота о лихом опричнике привычна, как – в силу смены настроений – и кара: кого угодно, за что угодно.

Но Кирибеевич получает дорогие предметы, чтобы смог посвататься к своей зазнобушке.

Посвататься, однако, нельзя, что не останавливает опричника от назойливых ухаживаний; и обвинения, получаемый Алёной Дмитриевной от мужа, несправедливы, как гнев его – не обоснован.

Рассказ жены всё расставляет по местам, и кулачный бой, воспоследующий, словно вынут из времени того…

Сила поэмы вовлекает в иное время, так, будто огромного промежутка не было, будто мы – в сущности, не представляющие психологию тогдашних людей – становимся участниками, свидетелями, персонажами времён, сделавшихся историей.

Слово ярко, слово таково, что будто расписаны им палаты царские, им же организовано всё действо истории, которой не противостоять.

Жалко победителя?

Он с гордостью уходит в смерть, на казнь, показав пример слабым.

Жалко убитого опричника, не совладавшего со страстью?

Ничуть…

Деспотизм царя естественен, хотя свободолюбцу Лермонтову он, очевидно, претит.

И гудит поэма – теми колоколами, что гудели над Москвой, и переливается яхонтами и жемчугами словесного величия, не тускнеющими, вечными.

3

Скалы и ущелья «Мцыри», словесные впадины, вдруг возносящие вверх, и парение, раскрытое над бездной…

«Мцыри» выкроен из материала бунта, как «Демон», но демон опаснее – каверзы его безвестны, как и психология, а «Мцыри» работает с психологией молодого человека, рвущегося к масштабам новой неведомости и светозарному полюсу высоты.

Сам Лермонтов, очевидно обладая развитым внутренним зрением, прозревал области, которые не могли не поражать чистотою сияний, и опускался в такие, от которых цепенела душа.

Всё построено на полюсах: контрасты, определяющие данность, слишком велики, чтобы можно было ими пренебречь.

Формальная церковь, как и официальная церковная догматика, коснеющая всё больше и больше, едва ли могла устроить Лермонтова, в творчестве и жизни которого звучат ноты духовного титана: он ощущал иное устройство мира, слишком отличное от того, что предлагалось церковью.

Соответственно и молодого, истового бунтаря, ставшего героем поэмы, не мог устроить монашеский постриг: слишком формальная сторона дела.

К тому же память о родном Кавказе едкой кислотой жжёт его душу: там иной воздух, там понятие свободы не пустой звук.

Попытка побега, как известно, не удаётся, и герой умирает от тоски.

Исповедь, вылитая в стихи, пульсирующие космосом, рвущиеся жаждой высоты и свободы, и составляют поэму.

Исповедь, звучащая и звучащая, бередящая сердца и души читателей разных поколений; исповедь, исполненная лучащимся стихом, близким к понятию «совершенство».

4

Лира Лермонтова, поражающая глубиной звучания; лира, давашая песни мистической мелодики…

Внутреннее зрение поэта, разрывающее пласты пространства:

Увидено задолго до исследований, ставших возможными в иное время, увидено так точно, будто ангелы, услышав подобные мелодии, поднимали поэта к вершинам, открывая ему реальность подлинного знания…

В сущности, Демон ли Демон?

Ничего сатанинского, лютого нет в построенном образе, и через мелодию дивных песен предстаёт он скорее несчастным, действительно – ангелом, утратившим роль…

Или поменявшим её на новую…

Какая удаль звенит в купце Калашникове!

Как бьётся и чеканится стих, точно клинком булатным высеченный на поверхности вечности! О! Она приоткрывается при чтении Лермонтова, она даёт многообразие своих форм и оттенков, перестаёт быть непонятной, серой, равнодушной…

Откуда ещё могут идти «Молитва» («В минуту жизни трудную…»), «Выхожу один я на дорогу», «Парус», «Бородино»?

Отточенность каждой строки такая, что будто входят строки в пазы друг друга: не разъять никак и никогда.

Молитвы Лермонтова звучат, не уступая церковным, а может быть, превосходя их – нежностью, точностью послания.

Бунтарский элемент всегда был сильной составляющей души поэта; но и уравновешивался он таким ощущением гармонии, что всякий бунт казался бессмысленным, пустым…

Можно ли стихами врачевать души?

Изменять время?

Казалось бы, читавший Лермонтова должен в корне меняться своим душевным составом, осветляясь, стремясь только к гармонии – во всём, всегда…

К сожалению, иллюзия остаётся иллюзией: поэзия никого не меняет и никому ничего не доказывает.

Что не отменяет её саму – в величайших своих проявлениях по крайней мере.

5

Прекрасная звукопись прозы Лермонтова!

Льющиеся, но и чеканные фразы, не уступающие поэтическим строкам; медленное погружение в чудо сказки, разворачивающейся в пространстве, имеющем чёткие приметы и, вместе, уже лишённым их – ибо лёгкое бремя вечности и всеобщности открывает новые перспективы…

«Ашик-Кериб». Старинная турецкая легенда, услышанная поэтом на Кавказе, где она известна всем; Кавказ, раскрывающий свои природные и фольклорные богатства ссыльному Лермонтову: решительное и роковое «На смерть поэта» не могло пройти даром.

…Богатый, живущий в Тифлисе турецкий купец, обладающий массой золота – но подлинное богатство его – прекрасная дочь Магуль-Мегери.

Бедный странник, влюбляющийся в неё, – слишком бедный, чтобы рассчитывать на что-то взаимное…

Игра на сазе и прославление знаменитых воинов Туркестана – вот занятие бедняка.

…Он говорит с возлюбленной, которая уверена, что отец даст им столько золота, что хватит на двоих; но странник горд – он не хочет попрёков в былой бедности, он обещает семь лет ходить по свету, собирая своё богатство…

Хитрый всадник нагоняет его, желая странствовать вместе с ним: однако планы его вовсе не такие – когда Ашик-Кериб бросается в реку, чтобы переплыть её, Куршуд-бек забирает его одежды, чтобы показать их матери девушки и убедить её в смерти Ашик-Кериба.

…Нечто от легенды об Иосифе Прекрасном звучит в этом фрагменте: не так ли убеждали братья отца в смерти Иосифа, показывая одежды, измазанные кровью животного?