Александр Головко - На Кавказе меня встречал Лермонтов

Однако долг врача – до конца бороться за жизнь больного, продлевая ее драгоценные дни, часы и даже минуты. Только тогда с чистой совестью он может смотреть в глаза родственникам больного, его друзьям и нам, потомкам».

«Дело здесь не только в этих противоречиях и недоработках. Все четыре свидетеля трагедии – М. П. Глебов, А. И. Васильчиков, А. А. Столыпин (Монго) и С. С. Трубецкой – очень кратко и сбивчиво сообщали о ходе дуэли. Или хранили молчание. Например, ими даже не указано – произвел ли свой выстрел (в воздух) Лермонтов, кто у кого был секундантом: в одном случае Глебов называл себя секундантом Лермонтова, в другом – Мартынова.

«Оба секунданта дали 17 июля свои показания, в соответствии со своим письмом к Мартынову. Но с пера Васильчикова срывается предательская фраза: «Дойдя до барьера, майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела, из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух».

Последняя фраза в подлинном деле подчеркнута кем-то карандашом. И справедливо: верно или неверно показание Васильчикова, но оно свидетельствует, что пистолет Лермонтова после поединка оказался разряженным.

В связи с толками о выстреле Лермонтова на воздух, это обстоятельство должно было привлечь пристальное внимание следственной комиссии. Но, как ни странно, заявление Васильчикова не подверглось проверке. Мартынову, Глебову и Васильчикову не был устроен даже перекрестный допрос: когда, при каких обстоятельствах Васильчиков разрядил пистолет убитого? Кто это видел или слышал? Следственная комиссия этот вопрос обошла совсем».

В гражданском суде отнеслись к делу внимательнее. «Не заметили ли вы у Лермонтова пистолета осечки, или он выжидал вами произведенного выстрела, и не было ли употреблено с вашей стороны, или секундантов, намерения к лишению жизни Лермонтова и противных общей вашей цели мер?» – гласит пункт опросного листа.

«Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было», – уклончиво отвечает Мартынов.

Как известно, гражданский суд не успел закончить рассмотрение дела о дуэли: его перенесли в Комиссию военного суда, учрежденную в Пятигорске по «высочайшему повелению».

Под непрестанным нажимом военного министра, комиссия закончила всю процедуру в течение трех дней.

Когда оставалось только послать определение в Тифлис на утверждение командира Отдельного кавказского корпуса Головина, из дела были изъяты вещественные доказательства: пистолеты, из которых стрелялись противники, и были заменены другими.

Двадцать девятого сентября в комиссию поступило предписание пятигорского коменданта и окружного начальника Ильяшенкова вернуть пистолеты, находящиеся в суде, так как они взяты были частной управой… по ошибке. Вместо них комендант прислал другую пару, принадлежавшую, по его словам, самому Лермонтову, из которой якобы он стрелялся.

Получив такое, неслыханное даже в дореформенных судах распоряжение, судьи нимало не затруднились: они беспрекословно вернули пистолеты Ильяшенкову и 30 сентября решили «вновь препровожденные два пистолета представить вместе с делом на благорассмотрение высшего начальства, и согласно учиненному определению в 29-й день сего сентября дело сие закончить». [6] Цитата приведена без изменений.

Подмену пистолетов Ильяшенков мотивировал будничными, житейскими причинами. Пистолеты, мол, в действительности принадлежали «ротмистру Столыпину».

Никакого заявления Столыпина о возвращении ему оружия в деле нет. Возвращенные комиссией пистолеты 5 октября взял под расписку деловитый Глебов – «для доставления владельцу».

В соответствии со «Сводом военных постановлений», Мартынова, Глебова и Васильчикова приговорили «к лишению чинов и прав состояния». Однако военное начальство сочло нужным смягчить наказание: Мартынова «лишить чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства», а Васильчикова и Глебова «перевести из гвардии в армию тем же чином».

Позже царь почему-то решил, что и такое наказание слишком сурово, и распорядился: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны».

Складывается впечатление, что Николай I нисколько не огорчился гибелью отважного боевого офицера и гениального поэта, пожалуй, даже остался этим вполне удовлетворен. А ведь ему было доложено, что никто не слышал каких-либо шуток, оскорбивших Мартынова: оснований для смертельного поединка не было.

Да простят меня читатели за столь обширную цитату, эти показания, мне кажется, максимально отражают ход дела, тем более, под углом зрения специалистов-медиков.

Хочется привести ещё выдержки несколько под другим углом из книги некоего Рафаэля Гругмана «Светлана Аллилуева», Ростов-на-Дону, 2012, стр. 379: «Эта история прозвучала в 60-х годах прошлого столетия на Центральном телевидении, в цикле передач «Ираклий Андронников рассказывает: «На вечеринке Лермонтов пригласил некую княгиню на танец, а когда она ему отказала, обиделся, устроился в углу зала, нарисовал даму обнажённой и пустил рисунок по кругу. Когда Мартынов его получил, он подошёл к Лермонтову и влепил пощёчину».

«Вряд ли так могло быть», – это размышляет уже другой человек, автор выложенного в интернет материала, – хотя характер Лермонтова был далеко не ангельским, он жил в окружении не столь блистательных талантами, но живых людей.

«Статьи Андронникова в интернете не нашёл, – продолжает автор статьи, – прочёл другую, довольно интересную (где-то читал, что Мартынов и из пистолета до этого не стрелял, и лишь близость расстояния позволила не промахнуться)».

Мне, автору этого материала, подумалось, ну откуда берутся такие домыслы, кому что-то взбредёт в голову, то и выкладывает в интернет, а неискушённые люди читают и верят.

Дальше приводятся ещё более шокирующие материалы о замаскированном исполнителе убийства в кустах терновника.

Высказывает свой комментарий уважаемый мэтр сло́ва Ираклий Луарсабович: «Исполнителем оказался какой-то анонимный казак, спрятанный в кустах и стрелявший в Лермонтова из ружья. Основанием этой версии послужили два обстоятельства. Во-первых, обследованная после дуэли рана Лермонтова оказалась просто ужасной. Пуля пробила его снизу вверх и буквально разорвала тело несчастного поэта. Если Дантеса спасла от смерти пуговица или ладанка, то Лермонтова могла бы спасти только танковая броня.