Герман Кричевский - Всего понемногу

Вернусь к 22 июня 1941 года, к площади Ногина, куда мы приехали утром со старшим братом и где был сбор отъезжающих в пионерский лагерь. Но в пионерский лагерь мы не поехали, а услышали, как и многие москвичи на этой площади, объявление Молотова о том, что фашисты напали на нашу страну. И поехали мы совсем в другую сторону. А многочисленные не пионерские, а концлагеря образовались в Восточной Европе, где фашисты сжигали и убивали голодом миллионы людей (не немцев). А у нас продолжили работать лагеря ГУЛАГа, где убивали холодом, голодом и нечеловеческим трудом миллионы своих граждан (и во время, и после войны).

Вот такой у меня получился невеселый текст, но ведь война – это не только праздник Победы, но и страшная боль о многих и многих погибших на войне и вокруг войны. Я страстно желаю избежать каких-либо несправедливых войн, особенно на нашей земле и по соседству.

Перед вами старая фотография, на которой три мальчика-подростка. Один из них – это я, мне тринадцать лет, а на обороте фото дата – 9 мая 1945 год. Я учусь в пятом классе 310-й московской школы. В еще военную Москву я вернулся полтора года назад после четырехлетней эвакуации с мамой и братом по многим городам необъятного СССР.

Попытаюсь вспомнить мое 9 Мая 1945 года… Это было семьдесят пять лет тому назад, сейчас мне восемьдесят восьмой год. Проверим память на присутствие старческого слабоумия (самоирония).

Многое стерлось из памяти, но кое-что постараюсь припомнить. Не помню имена двух пацанов на фотке, но помню, что мы все жили в доме 3 по переулку Стопани рядом с Чистыми прудами (тогда переулок был назван в честь большевика Александра Стопани, сейчас в Москве это Огородный переулок). Не помню, кто и при каких обстоятельствах нас сфоткал и даже проявил, напечатал и подарил фото. В то время фотоаппараты были редкостью. У меня появился фотоаппарат только в 1952 года, когда я был студентом 2-го курса. Этот фотоаппарат был кормильцем моей молодой семьи. Я писал об этом в моей книге воспоминаний.

На фото все три мальчика опрятно и по тому времени нарядно одеты. Я в костюмчике. Вот про костюмчик я помню хорошо. В школе регулярно выдавали талоны на обувь и носильную одежду для школьников. По этим талонам можно было недорого купить (отовариться), что было в наличии. Мы с мамой выбрали костюмчик черного цвета, который мне выдавали по праздникам. Это был мой первый костюм. Второй я приобрел аж лет в тридцать.

Теперь ясно, что костюмчик я надел не с утра, потому что долгожданную новость я узнал, когда вышел гулять на улицу в затрапезной одежде. На улице было много взрослых и детей. Все были возбуждены, а многие взрослые слегка навеселе. Взрослые обнимались, целовались. Громко кричали: «Конец войне!». Никто не кричал: «Победа!» Что победа очень близка, все стали уверены, когда наши войска вошли на территорию восточноевропейских стран. Победу ждали каждый день, и чуть ли не каждый день был салют. Взяли маленький город – маленький салют, большой город – большой салют. А вот конец войны взрослые воспринимали КАК СИМВОЛ, КАК ОКОНЧАНИЕ ЭПОХИ СМЕРТИ, КАЛЕК, ГОЛОДА И РАЗРУХИ. Все ждали возвращения солдат и командиров с фронта.

Советские люди узнали об окончании войны 9 мая, а весь мир на целые сутки раньше. Но об этом нам стало известно через многие годы. Зачем наш вождь оттянул радость советского народа на целые сутки? Видимо, в этом была какая-то большая политика по отношению к нашим союзникам.

Война закончилась, и я побежал домой и сообщил маме и папе эту радостную весть. Родители плакали, обнимались, мы с братом просто по-детски громко радовались… Мама вынула из шкафа выходной костюмчик и попросила его надеть. Отец тоже надел выходной костюм с орденом Красной Звезды и медалями и куда-то отправился. Я вновь убежал на улицу, где проводил большую часть времени после школы.

Там уже кучковались пацаны разного возраста. Посовещавшись, мы решили двинуться на Красную площадь. Туда уже собралась идти вся Москва от мала до велика. Мы, ребятня, часто ходили к Кремлю, на Красную площадь, на улицу Горького. Это занимало пехом не более получаса. Выходишь проходными дворами на улицу Кирова (Мясницкую), проходишь площадь Дзержинского (а как сейчас?) и вниз до улицы Горького, поворачиваешь налево, минуешь Исторический музей, музей Ленина, и ты на Красной площади. Никакой охраны, гуляй, сколько хочешь, хоть всю ночь.

Часам к двенадцати по полудню к Красной площади направилась вся Москва. Самостийная, самоорганизованная демонстрация. По дороге все взрослые громко разговаривали, шутили, целовались, обнимались. Мы тоже подстраивались под это настроение. Только что не целовались. Ведь мы учились раздельно от девочек, и поцелуи пришли к нам гораздо позже.

Целых пять лет мы не видели взрослых такими счастливыми. До этого они почти всегда были сумрачны, озабочены. Это был их и, конечно, наш день, в который никто не думал, что следующие будут по своему, но тоже нелегкими.

На подходе к Красной площади, проходя мимо гостиницы «Националь» (тогда в этом здании располагалось посольство США), мы увидели на балконе второго этажа американских военных высокого ранга. Они приветствовали шагающую, веселую толпу москвичей, а мы приветствовали их. Толпа докатилась вместе с нами до площади, которая была битком набита людьми. Огромное количество взрослых и детей, немало советских, американских и английских офицеров. Они были нашими союзниками, особенно американцы. Их качали, подбрасывали высоко, как и наших офицеров, но затем аккуратно опускали на брусчатку. Мы любили наших и американских офицеров. Ведь большую часть войны мы ели американскую тушенку, шоколад, правда нечасто. На фронте трудились и по Москве ездили американские машины: «форды», «студебеккеры», «виллисы». Взрослые курили американские сигареты «кэмел» и «честерфилд».

Мы все и взрослые и дети считали, что это наша общая победа, и тогда никто не высчитывал, чей вклад в победу больше. Это началось довольно быстро и продолжается до сих пор. А на площади во многих местах возникали минимитинги, хороводы, танцы пение. Без всякого руководства сверху, без транспарантов и лозунгов. На площади не было ни одного мента и не было ни одного нарушения. Американцы раздавали взрослым сигареты, а детям – жвачку. Я гораздо позже понял, что офицеры на площади, и наши, и союзнические, были особые офицеры. Не боевые, а паркетные, которые служили в министерстве, в военных ведомствах в Москве. Боевые офицеры и солдаты вернулись с фронта позже. И многие из них с большим трудом адаптировались к мирной жизни.