Ирина Соловьёва - В потоке творчества: личность и творчество. Книга шестая

Что касается моего героя, то и для него эти годы были далеко непростыми. Тем не менее он не раз говорил о них, как о «самом чудесном периоде» в своей жизни, если не считать боготворимое им детство, ну и конечно же зрелость, к которой мы обязательно подойдём, проживая вместе с ним все ступени личностного становления и творчества пока ещё Игоря Алексеева.

А теперь – отрочество – время, когда для ребёнка, по меткому замечанию Травника «родители, что боги, а квартира, что храм». В пору – мечтать! Потому что именно в отрочестве сбываются мечты, формируя фундамент нашего будущего призвания, служа реальной опорой при поднятии, казалось бы, неподъёмных тяжестей юности и взрослости. А теперь обо всём и по порядку…

В 1973 году Игорь, как и все советские дети, пошёл в завершающий третий класс начальной школы, а весной 1974-го доучивался, лечился и одновременно отдыхал в подмосковном санатории им. Герцена в Рузском районе, где сильно повредил указательной палец левой руки. Дело дошло до операции, так что под угрозой стояла дальнейшая учёба в музыкальной школе, что мальчишку только радовало. Тем не менее всё сложилось благополучно и он, помимо фортепиано, позже самостоятельно освоил гитару, флейту и даже немного тенор-саксофон.

Летом 1974 года Игорь, отдыхая в п/л им. А. П. Гайдара победил в конкурсе ИЗО и получил медаль и грамоту. В ту смену в лагерь приехал журналист из газеты «Вечерняя Москва», написал статью, сфотографировал победителей конкурса и фото опубликовали в газете. Откровенно говоря, отдыхать в лагере Игорь не любил, и всё из-за своего высокого роста и природной стеснительности. К тому же он был не спортивным, а скорее неуклюжим ребёнком, что вносило его в категорию ребят, над которыми часто подсмеивались, а то и просто издевались. Как-то в одну из смен в «гайдаре», его, за то, что плохо выступил на лагерной спартакиаде, настолько затравили отрядовцы, что он испытал сильнейшее потрясение. Вернувшись в Москву, он был абсолютно уверен, что там, в лагере он и умер, а всё, что происходит с ним в данный момент – просто снится. Во сне всё, начиная от его дома и заканчивая родителями, да и сама жизнь были добрыми и спокойными. Ощущение его волновало, и тем не менее, дабы снова не оказаться в том лагерном кошмаре, просыпаться он не хотел. Таковым было последствие от воздействия стресса на неокрепшую детскую психику.

Выход нашёлся: Игорь принял происходящее с ним якобы во сне за реальность, решительно сказав себе, что если это действительно сон, а мне в нём хорошо, то я остаюсь и буду жить в этом мире. Поразительно, но проблема почти тут же улетучилась: две реальности моментально совместились и тревожные переживания исчезли. Таким образом организм, не владея никакими особенными знаниями, самостоятельно отыскал тропинку из дремучего леса социальных перекосов, повлёкших за собой гиперстресс и вернул мальчика к нормальной жизни. Позже, в своих заметках психолога он напишет: «не знаю, но каким-то чудесным образом я догадался, что нужно принять всё происходящее, смирился с обстоятельствами, расслабился и выздоровел».

Непростые отрочество и юность заставляли Игоря, искать, а главное – находить свои, подчас незаурядные, способы спасения и выживания. С раннего детства он много читал, задавал серьёзные вопросы взрослым и постоянно делал собственные выводы, которые сортировал и укладывал в свою внутреннюю копилку жизненных ценностей.

Выбор психологии своей профессией в будущем был тоже не случаен. Ему, как он объяснял, была необходима структурированная основа для дальнейшей систематизации накопленных знаний и психология подходила для этого, как нельзя лучше. Помимо лояльной логики, он видел в ней науку, имеющую в своей основе интуитивную импровизацию, которой и сам прекрасно владел. Таким образом, опираясь на базовые психологические построения в своих картинах, да и в музыке он старался выявить и сохранить необходимую, по его мнению, для жизни сакральную тему исполнения. Тот прагматизм и во многом утилитарную практику, с которыми он столкнулся на психологических курсах, Игорь категорически не принимал. Ему было чуждо чисто номинальное структурирование личности психотерапевтами на базе западной школы с последующим впихиванием человеческой души в прокрустово ложе тестов, что в конечном счёте и привело его к отдалению от коллектива «душеведов», как нередко он называл коллег, и обращению к «индивидуальной писанине», а точнее к собственным исследованиям.

Летом 1975 года Игорь снова отдыхал в пионерлагере «Радуга», недалеко от подмосковного городка Ивантеевка, Пушкинского района Московской области. Лагерь имел три летних смены, что явно было ему по душе. Лето есть лето: бабочки и цветочки, кругом сосны, а бревенчатые корпуса придавали лагерю вид сказочной деревеньки. Да и вообще, как отмечали родители, в этом месте было как-то уютно и хорошо. Лагерь предназначался для отдыха детей работников Генпрокуратуры СССР, а потому вожатые, в большинстве, были студентами юрфака МГУ. По словам мамы Игоря, когда было всё спокойно и хорошо, то сын проявлял повышенное рвение ко всякому делу. Он словно бы «летал на крыльях, одолженных им у ангелов».

Так и здесь. С начала смены он записался почти во все кружки и регулярно посещал занятия. Помимо прочего он ходил на танцы и даже участвовал в лагерном чемпионате по настольному теннису, где неожиданно одержал победу, забив решающий, да ещё и с подкруточкой, шарик прямо в лоб Кольке Партизану, который тут же пригрозил «сделать из него котлету на ужин для вожатых», заодно обозвав Алексеева жиртрестом в присутствии девочки, которой тот втайне симпатизировал не одну смену. Конечно же это была шутка и до «котлет» дело не дошло. Ребята дружили, да и вообще в лагере тогда не было ни злости, ни зависти. Из года в год, отдыхая в «Радуге», Игорь постепенно приобрёл себе летних друзей, с которыми, будучи в Москве, постоянно переписывался, поскольку телефона в его квартире не было и какое-то время его не было даже в той новой, куда они переехали чуть позже.

Пионерское лето: всё для Игоря в нём было замечательным – и мальчишеская компашка, и игра в «Зарницу», и задуманный поход на кладбище, и пусть тайная, но его влюблённость в Лену Белозёрову, с которой танцевали медленные танцы все мальчишки отряда, кроме него, поскольку пионер Алексеев никак не решался её пригласить. Проблема была решена самой Леной, которая, объявив как-то раз, что следующий танец белый, сама пригласила Алексеева и даже поцеловала его в щёчку. Как на зло это заметил Витька Закорючкин и разболтал на весь отряд, что, сами понимаете, для стеснительного Алексеева стало катастрофой. Белозёрова тоже застеснялась и с того раза перестала обращать на Игоря хоть какое-то внимание. Выдержать это было трудно, но положение спасла Аня Чулкова – очкарик да ещё и толстая, признавшаяся Игорю в любви «до гроба». Это сработало, и Алексеев переключился на Аню, что вызывало у Белозёровой ревность, которая была заметна только ему одному. Дней через пять Лена подошла к Игорю и предложила ему руку и сердце, потребовав, чтобы тот оставил толстушку в покое. Трудно сказать, чем бы всё это закончилось, но положение спас новенький, недавно перешедший из другого отряда, Коля Кузовков, которого Игорь сразу приметил за его необычайную скромность. А ещё Кузовков прекрасно разбирался в насекомых, знал астрономию и какую-то там френологию 8 8 Френоло́гия – одна из первых псевдонаук в современном понимании, основным положением которой является утверждение о взаимосвязи между психикой человека и строением поверхности его черепа. , что окончательно покорило Алексеева и тот с лёгкостью отошёл от обеих барышень, сделав шаг в сторону науки. Ребята сдружились и проводили время в совместных беседах и прогулках. Позже Игорь напишет, что «с френологией я столкнулся только в эпоху перестройки, когда на развалах стали появляться репринтные книги из этой области. Откуда об этом знал двенадцатилетний мальчуган, да ещё и в советское время, так и осталось для меня загадкой». Кстати этот самый пятиклассник Колька, как-то раз исследовав череп своего приятеля, первым предрёк Алексееву, что тот станет композитором, возможно, что и художником, а ещё годам к двадцати у него испортится зрение, и он будет носить очки, что, собственно, и сбылось.