Сергей Городецкий - Письма времени

Перемет был девственен, наживка нетронута, и лишь на одном крючке красовалась золотистая упругая плотвица.

То было последнее лето детства, но я об этом тогда еще не знал…

Август 1968 г.

Полоска мутной воды делалась все шире, рвались ленточки серпантина, провожающие махали платками. Среди них стояла мама и махала рукой, а мальчишка стоял у борта и смотрел, облокотившись о перила, как буксир оттаскивает теплоход «Надежда Крупская» от пристани. Затем буксирчик отцепился, и корабль поплыл в море, оставляя за кормой Ленинград.

По узкому гранитному каналу миновали Кронштадт и вышли на Большую воду. Справа желто-зеленой полоской шел далекий берег. Где-то там стоял домик, в котором мальчишка жил летом. Он изо всех сил старался увидеть что-то на берегу, и ему казалось, что он видит рыбачий пирс, баркас качается на воде, рядом черные большие рыбачьи лодки, дальше мыс с маяком, на желтом песке загорают сейчас друзья или ловят рыбу, только их не видно. Он напрягал зрение, и ему казалось, что он видит их…

А потом солнце уже клонилось к западу, становилось спокойным и ласковым. Берега ушли, их уже не было видно. Зато за кормой летели чайки. Они хватали хлеб на лету, галдели. Когда хлеб падал, чайки бросались в пенящую, вздыбающуюся от винтов воду, некоторое время оставались на ней, заглатывали хлеб, но потом снова нагоняли корабль. А слева и справа оставались небольшие поросшие сплошь лесом острова, неизвестно кому принадлежащие.

В кинозале показывали фильм про Страну Советов. Счастливые пионеры бодро шагали по улицам Москвы. Мальчишка сидел на ступеньках у входа (так как делать было все равно нечего) и смотрел через приоткрытую дверь. Молодой швед присел на ступеньку рядом с ним. Он смеялся – ему не нравилось кино про пионеров.

Вечером в банкетном зале играл небольшой ансамбль, состоящий из барабанщика, скрипача, басиста, гитариста и пианиста. Ослепительно красивая женщина (как ему тогда казалось), которая днем объявляла по радио на всех языках (кто она, русская, шведка?), теперь танцевала. Она была еще красивее, чем днем. Щеки ее играли румянцем. Все приглашали ее на танец, и она никому не отказывала. Чаще всех приглашал ее тот швед, которому не понравилось кино про пионеров.

Наутро он проснулся оттого, что сильно качало. В иллюминаторе было только серое небо и серое море. Он вышел на палубу. Дул сильный ветер, и дверь в носовую часть была закрыта. А за кормой все так же летели чайки, но их было меньше. Навстречу шел грузовой пароход, видно было, как он зарывается носом.

Задняя палуба была пуста. Только одна женщина, из тех, что веселились вчера в танцевальном зале, стояла, облокотившись о перила, и держала у рта полиэтиленовый пакет.

Днем вышло солнце, море серебрилось, а за кормой все так же летели чайки.

На следующее утро море стало спокойным. Потянулись маленькие гранитные островки, две-три сосенки, растущие из камня, один-два аккуратных домика. Затем острова увеличились в размерах, сгрудились, а море превратилось в проливы. По берегам появились металлические строения, похожие на склады, нефтехранилища, автомобильные стоянки, здания. К пароходу то и дело подходили катера, молодые люди и девушки в них весело перекрикивались с пассажирами на борту.

Когда пароход причалил, он увидел их – свою тетю и кузенов. Они стояла на пристани и махали руками.

Для мальчишек не существует других стран, а есть другие места. Через несколько дней он уже гонял на велосипеде, познавая окрестности. Пускал с малышней электрическую лодку в бассейне перед домом. Вставал он рано. Какой сон, когда солнце уже давно проснулось и светит в окна. Тетушка, пользуясь этим, посылала его в соседний магазин, где покупались обычно для завтрака мягкий батон в целлофане, апельсиновый мармелад, сыр, шоколад для питья и еще что-нибудь по указанию. При строгой отчетности в сдаче ему разрешалось каждый раз покупать пачку жевательной резинки, которые он складывал в коробочку для того, чтобы увезти это сокровище в Ленинград и угостить своих жаждущих друзей.

Бабушка с дедом просыпались несколько позднее. Бабушка делала зарядку, которая заключалась в бесконечном похлопывании себя по разным местам, начиная от щек и кончая ступнями. Это занятие продолжалось в течение получаса, затем шли физические упражнения, не поддающиеся описанию. Дед зарядки не делал, если не считать сгибания и разгибания ног в постели. Но зато после умывания и бритья он выходил на балкон и дышал перед завтраком свежим сосновым воздухом.

Мальчик любил ходить по старому городу, хотя сначала его не отпускали одного. Как ему хотелось увидеть все. Вокруг было ново и необычно. Но в любой части старого Стокгольма движение затруднялось множеством разнообразных магазинов и магазинчиков, которые бабушка с тетушкой преодолеть никак не могли. А ему с дедом оставалось прогуливаться и наблюдать за шведской жизнью.

Поведение бабушки и тетушки ему надоело. После больших уговоров удочка наконец была куплена. (Зачем тебе удочка, когда у тебя в Ленинграде десять штук!) С этого дня дома его уже было совсем трудно найти. Но зато для домашних начались бесконечные рыбные дни. Рыба клевала здесь на берегу проливов не хуже, чем на берегу Финского залива в Песках, и однажды он даже выудил большого леща. Однако, непредвиденной и отчаянной сложностью оказалось добывание червей – помоек в Швеции не было, а неимоверная ухоженность территории не оставляла никакой возможности орудовать лопатой, добывая червей из земли.

Однажды, когда он возвращался домой, карманы у него были сильно оттопырены от груш, чуть ранее мирно висевших в саду каких-то доверчивых шведов, а полиэтиленовый пакет, предназначавшийся для рыбы, был набит маслятами, в изобилии росшими на частных территории. Получив за это хорошую взбучку, он выяснил для себя, что здесь не принято ничего трогать и брать, даже если это висит и лежит просто так и не отгорожено никакими заборами.

Метро зарывается в землю только в центре города. На окраинах вагоны идут по поверхности, лишь иногда ныряя в тоннели, пробитые в скалах. Вдоль пути на открытых местах идет металлическая сетка, за ней иногда появляется скалистый ландшафт, сосны, утопающие в зелени виллочки. Если сойти на Estlandstorient, то путь до дома короче, но надо все время подниматься в гору. Мальчик с дедушкой вышли на Blackibery, возвращаясь домой. Дедушке легче идти по спуску – в последнее время у него все чаще болело сердце. Этот путь они шли долго. Приходилось останавливаться через каждые десять-двадцать шагов, чтобы отдышаться, и подолгу сидеть на придорожных скамейках. Дедушка старался дышать глубоко, но воздуха не хватало, правая рука его все время массировала то место на груди, где находилось сердце. А мальчишку постоянно терзала одна и та же странная и какая-то дикая по своей сущности мысль: «Только бы не здесь, только бы не здесь…» Слово «умереть» он боялся произносить себе.