Газета Завтра - Газета Завтра 202 (41 1997)

На кого ни посмотри — делец, каких мало, и непременно приставлен к телекамере. Языкастые, за словом в карман не лезут. Улыбчивые, послушные. У нас, на Кубани, в моем хуторе Маковском таких молодцов называют с усмешкой: “Э-э! Так это же супчики-голубчики!” Так, потехи царской ради, Ельцин вдруг сказал бы: “Ну, разлюбезные мои супчики-голубчики, мигом падайте ниц, креститесь и целуйте мои ноженьки!” Упадут с радостью. Покажут любовь и преданность. Потом, сидя в дикторской, станут уверять телезрителей, какой совершили благородный поступок. И снова, с еще большим рвением, возьмутся за свое — поливать нечистотами Лукашенко и Белоруссию.

Какая судьба уготована Союзу двух славянских государств? Президенты удивительно разноликие, разномастные. Перед телекамерами день в день вещают супчики-голубчики, люди бесстыжие, пропитанные злобой. Нет, не помогут России и Белоруссии ни ритуальные встречи на высшем уровне, ни показные, для телезрителей, братские поцелуи Ельцина и Лукашенко. Не принесет Союзу пользу и то, что один президент вхож в Белый дом, может по-братски обнимать любезного Билла, а другому президенту строго запрещено появляться даже на пороге.

По всему видно, доброе дело осложнено тем, что ведется неумно, предвзято, неинтеллигентно. Да и какая может быть интеллигентность? Ельцин по природе груб, озлоблен. Умеет угождать Биллу, Гельмуту, Жаку, а на Лукашенко смотрит, как на подчиненного. “Требую объяснения!” Ничего не скажешь, Ельцин умеет показать свою президентскую власть. Отлично обучен еще на обкомовской службе. Потому и забывает: возрожденное славянское единство нуждается в ласке, в добром слове и отеческой заботе. Ведь новоявленный Союз двух — еще дите. Слабонькое, беспомощное. Мальчуган только-только пробует ходить, а его недруги, подобные всяким киселевым и доренкам, бросают камни, палки под его неокрепшие ножки. Туда же, под мальчугана, брошен и Шеремет, как бомба замедленного действия.

Люди приветствуют Союз России и Белоруссии, ибо знают: наши народы извечно живут по-братски. Иначе не могут. Не может и Лукашенко. А не сможет ли Ельцин? Он уже сегодня косится, и над русой головой мальчугана летят знакомые окрики: “Не сметь!” “Не самовольничать!” Что же будет дальше? Как Союз станет расти, крепнуть, богатеть? И как быть с тем, что в России — геноцид, обнищание и разорение, а в Белоруссии — зеленеют росточки новой жизни и, как уверяет бывшая партизанка, “у них там даже пахнет Советской властью”.

Вопросы, вопросы. Один тревожнее другого. Конца им не видно.

Оттого и на душе ноющая боль.

Михаил Ворфоломеев

Михаилу Ворфоломееву — прекрасному русскому драматургу и прозаику, патриоту и певцу родной Сибири и всей России — исполнилось 50 лет. Редакция газеты “Завтра” искренне поздравляет своего давнего автора, желает новых творческих побед!

Вперед,Михаил!

ДАВНО БЫ Евдоким Лыков переехал жить в село или в город, да людей не любил. Но главное, что держало его в тайге, откуда до ближайшего поселения не менее полутысячи километров, стало золото. Нашел он его случайно. Знал от бурят, что на Прибайкальской сопке живет Бур-хан, бурятский Бог… Ходил не раз он к этой сопке и всякий раз, подходя, чувствовал, как густеет воздух, и какая-то неведомая сила толкает его прочь. И от этого страшно было и азартно.

Он нашел это золото под водопадом. Длинный водяной язык горной речки вышаркал в граните глубокую впадину. Вся впадина была забита крупным самородным металлом. Вот оно, золото, бери его, но страх поначалу держал Евдокима. А после зачерпнул горсть, принес домой и спрятал. С тех пор понемногу брал его, возил в Иркутск, продавал скупщикам…

Зимой бил зверя, летом промышлял золотом. Вот и сейчас, возвращаясь таежной тропой, вспомнил вдруг, как была изнасилована его жена… Женой у Лыкова была немка Мария Шнайдер, которую после войны привез он из Германии…

Помнил, крепко помнил Евдоким, как по такой вот тропе возвращался он с солонцов, где неделю караулил лося. Торопился в свое зимовье, словно что предчувствуя… Отворил дверь и первое, что увидел, голую Марию! Сидела она на полу и неподвижно глядела в одну точку. Привел Марию в чувство, и та рассказала, как после его ухода, на другой же день в зимовье пришли четверо незнакомых мужчин… Все рассказала! Уложив жену в кровать, Евдоким переобулся, взял патронаж, нож сунул за голенище и вышел на тропу.

Евдоким гнал себя холодно, жестоко. К вечеру он их догнал. Мужиков было четверо. Обросшие, закопченные. Значит, долго идут по тайге. Евдоким обогнал их, спрятал ружье, нож опустил за голенище и сел на тропу.

Четверо вышли прямо на него. Они остолбенели на мгновение. Евдоким тут же прикинул, что справиться с ними хоть и непросто, но можно.

— Охотник, что ли? — спросил один.

— Охотник, — не глядя на них, ответил Евдоким. — А вы кто? — и он даже зевнул. — Беглые люди? С лагеря?

— Ягодники мы… заблудились… — неуверенно сказал рыжий.

— Какие же вы ягодники?

Четверо, между тем, быстро его окружили, Евдоким знал, что тот, который сзади, с топором.

— А где твое ружье? — спросил тот, что смотрел ему в глаза.

— Ружье? Да тут у меня балаган недалече.

— Где?

Евдоким поднялся, повернулся к тому, с топором, подтянул ногу и через мгновение его нож вошел в брюхо бандиту.

Рыжий достал откуда-то бритву.

Евдоким встал за дерево, а вышел оттуда с ружьем. Тот, с пропоротым брюхом, елозил по земле.

— Стоять! — вдруг страшно заорал Евдоким. Все застыли. Пропоротый сел и из него пошли кишки. Шел дурной запах. Рыжий метнулся, и тут же жакан, вылетевший из ствола двустволки, снес ему полчерепа. Оставшиеся в живых поняли, что смерть неизбежна. Они завыли. Самый молодой, захлебываясь, рассказал, как они, убив конвоира, убежали со станции, где их пересаживали…

— Все вот эти! — он тыкал в остальных пальцем. — Они изнасиловали Марию, а я ничего не делал!

Евдоким дострелил остальных.

МАРИЯ ХОДИЛА по зимовью и пела немецкую песню. Больше она по-русски не заговорила, а мужа боялась. А к зиме Евдоким увидел, что она забрюхатила. В ней жила жизнь кого-то из тех, кто с ней жил, пока его не было неделю. Увидев ее живот, он вышел и упал на холодную рыжую траву. А что делать? Мария безумна… Она и не понимает, что произошло, думал Лыков. И бросить нельзя… Она же как дитя!

К весне Мария родила девочку. Родив, она вдруг стихла, и сознание стало к ней возвращаться. Она уже улыбалась Евдокиму, ребенку… Как-то вечером Мария шепотом спросила: — Евдоким, чья же это девочка?

— Наша, — тихо ответил он.

На другой день он поздно вернулся с охоты. Мария висела на толстом гвозде. Петлю она сделала из сыромятины… Ребенок плакал в люльке.