Коллектив авторов - Традиции & Авангард. №1 (8) 2021 г.

– Да, я недавно начала.

– В большом бассейне, на Бабушкина?

– Да, там… – Леля испуганно следила глазами за медсестрой.

– Отличный бассейн, олимпийский! Марин, давай, – глядя на Лелю, сказал доктор.

Леля ничего не успела сообразить, как длинная гибкая спица с ватой на конце оказалась у нее в носу, и не просто в носу, а где-то так глубоко в голове, что Леля в ужасе дернулась назад. Но уперлась затылком в стену, к которой предусмотрительно был придвинут ее стул.

– Ну-ну, сиди спокойненько, моя хорошая, не больно же?

Больно действительно не было. Просто внезапно ощутить где-то там, внутри собственной головы, инородный предмет оказалось очень жутко. Вытаращив глаза на торчащую из ее носа спицу, Леля кивнула.

– Ну и посиди так немножко. С вышки прыгала? Там же вышки есть. Сколько самая высокая? Десять метров? С нее прыгала? Нет еще? А с какой самой высокой? С пяти?

Леля кивала головой «да» и «нет», хотя, в общем-то, ей ничего не мешало говорить. Спица торчала в носу, но шевелить ртом и вообще лицом было страшно.

– Марин, давай.

Доктор ловким движением фокусника извлек из Лелиного носа спицу и, к ее изумлению, мгновенно вставил туда точно такую же другую.

– Молодчина! Еще немножко посидим.

Со второй спицей было уже не так страшно, и Леля, кажется, не почувствовала ее глубоко внутри головы.

Когда доктор извлек очередную спицу и повернулся на своем вертящемся стуле, Леля с облегчением вздохнула:

– Все, можно идти?

– Ага, куда это ты собралась? – сверкнув веселыми искорками, лукаво стрельнула в нее глазами медсестра.

– Нет, моя хорошая, подожди еще, – сказал, сидя к ней вполоборота, Александр Цыренович. Голос у него был негромкий, спокойный. – Это мы с тобой еще только заморозились. Сейчас сделаем промывание, но ты уже ничего и не почувствуешь.

Тем временем в руках у медсестры Марины появился шприц. Это был не тот шприц, каким Лелиному классу ставили прививки в плечо. И не тот, которым ставили уколы бабушке, когда у нее был гипертонический криз и пришлось вызывать карету скорой помощи. Это был гигантский шприц, каких не должно быть в реальной жизни! Это был шприц из комедии «Кавказская пленница», которым ставили укол толстяку из троицы разбойников, Моргунову! В шприце плескалась желтая жидкость. А иголка была длинная и очень толстая, почти как стержень от фломастера. В мгновение ока шприц оказался у доктора в руках, он встал, чуть запрокинул Лелину голову, ввел иголку все в ту же многострадальную ноздрю и, придерживая Лелю за затылок, с силой надавил. Внутри Лелиной головы, где-то возле мозгов, раздался тошнотворный хруст, и тогда доктор отпустил ее затылок.

– Это что? – боясь пошевелиться, незнакомым, глухим голосом спросила Леля.

– Это мы вошли в гайморову пазуху, – отозвался Александр Цыренович. – Она ведь закрыта стеночкой, а нам нужно попасть внутрь, чтобы все там промыть и навести порядок. Больно тебе?

– Нет, – честно ответила Леля, потому что больно действительно не было. Было жутко.

– Умница. Сейчас не болтаем больше и открываем рот.

Медсестра Марина сунула под Лелин подбородок белое эмалированное судно, и доктор надавил на поршень шприца. Леле показалось, что желтый фурацилиновый раствор полился у нее отовсюду сразу – из носа, изо рта и даже из ушей. Ей казалось, что она сейчас захлебнется, но это только казалось. Оставив толстую иглу торчать в пазухе, Александр Цыренович сменил пустой шприц на полный.

– И еще немного. Ты молодец, настоящая спортсменка, умница!

Когда все было позади, с ватным тампоном в носу и в сопровождении медсестры Марины Леля вышла в коридор.

– Пойдем провожу. Голова не кружится? Полдник тебе оставили, в палату отнесли, там булочка с кефиром. Сможешь – поешь. К ужину все уже забудешь, – приговаривала она. – Тебе повезло, что Александр Цыренович сегодня дежурит, у него рука легкая.

Леля и не думала плакать, но, добравшись до своей кровати, она легла на бок, свернулась комочком и почувствовала, как по щеке сбежала горячая слезинка и подушка у виска стала мокрой.

Сонная и тихая в дневные часы, к вечеру седьмая палата внезапно ожила. Бабушка Евдокия Кирилловна, кряхтя, поднялась с кровати и пошла «расхаживаться» по коридору. Две женщины средних лет, имен которых Леля еще не знала, взялись обсуждать Андропова, недавно сменившего на посту Леонида Ильича, и его «карательные» меры против прогульщиков.

– Днем с работы не выйти, если надо в магазин или по каким-то делам, – сокрушалась одна. – Вон мою сотрудницу из проектного остановили днем в универмаге. Она насилу доказала, что у нее обеденный перерыв позже, чем у других. График работы смещенный. А так вообще – выговор с занесением, и привет.

– Ну, может, оно и хорошо, – рассуждала другая, – а то тунеядцев развелось, знаете. А пьянства сколько? У нас вот на заводе мало кто до конца смены трезвый. А что там уже за работа, когда глаза залил? Может, и пора уже порядок наводить.

Лелина соседка слева подхватила на руки своего малыша и взялась ходить с ним по палате. А потом спустила его на пол, и он пошел, держась за ее пальцы, смешными маленькими ножками.

– А кто это у нас такой хорошенький! – улыбнулась Леля.

– А это девочка у нас! – не разгибая спины и лишь неудобно приподняв голову, ответила женщина.

Малышку с удивленными бровками звали Аюна. Ее мама, круглолицая, румяная Баирма, согнувшись в пояснице и широко расставив крепкие ноги с поджарыми икрами, шла, вторя шажочкам Аюны. Свои жесткие, как конская грива, длинные волосы она закручивала на макушке в большую шишку. Красная вязаная кофта обтягивала полные, округлые плечи.

Их привезли в республиканскую больницу из маленькой деревни из-под Кяхты. У Аюны был жуткий отит, который сначала никак не могли нормально диагностировать, потом не могли вылечить и запустили до гнойного абсцесса. В больнице малышке сразу же сделали операцию, и вся голова у нее теперь была забинтована.

«Ухо бинтовать такому маленькому ребенку бесполезно, повязка мигом слезет», – объяснила Светка.

Детской кроватки в палате не было, и матери с ребенком полагалось как-то умещаться на одной взрослой. Когда малышка засыпала, Баирма сидела на краешке с вязанием или протискивалась к стенке и лежала на боку, прижавшись к холодной штукатурке спиной и боясь пошевелиться. У Лели почему-то крутилось сравнение «как в поезде». Баирма не спала толком ни одной ночи с тех пор, как заболела дочка. Аюна кричала от боли, почти ничего не ела, температура понималась за сорок. Когда их наконец привезли в Улан-Удэ, состояние малышки было тяжелым, она могла умереть. Теперь операция была позади, девочка шла на поправку, и Баирма, измученная бессонными ночами и страхом потерять ребенка, по большей части находилась в какой-то прострации. Порой она откладывала вязание и в задумчивости сидела рядом со спящей Аюной, глядя в одну точку, как будто спала с открытыми глазами. Но стоило Аюне пошевелиться или издать малейший звук, мать мгновенно склонялась над ней, тревожно заглядывая в детское личико. Дома у нее остались трое сыновей – трех, восьми и одиннадцати лет.