Вадим Ковский - В лабиринтах Зазеркалья…

В вопросе о пролетариате и принципах его организации вообще присутствует ощутимое несовпадение взглядов Ленина с классическим марксизмом. По существу, позиция русских социал–демократов, идейно возглавляемых Г. В. Плехановым, и демократов западноевропейских (Каутский, Бернштейн) во взглядах на возможность пролетарской революции в России целиком исходила как из марксистской теории, так и собственно российской социально–экономической реальности, её «классового» расклада.

Плеханова до поры до времени обвинить в предательстве социалистических идеалов Ленину было трудно, и на этот случай в большевистской публицистике был выдвинут термин «плехановская ортодоксия», предполагавший, что основоположник русской социал–демократии и непосредственный учитель Ленина способен был воспринимать классический марксизм лишь в рамках некоего начетнического буквализма. Зато с западными социал–демократами Ленин мог не церемониться: «ревизионисты» было для них не самым бранным определением.

Это определение выглядело, впрочем, вполне резонным, с той лишь поправкой, что ревизия относилась не к классическому марксизму, а к тому российскому его изводу, который стал впоследствии восприниматься почти как его синоним, – к «ленинизму». Если же говорить о «ревизионизме» как о глубочайшем и принципиальном пересмотре постулатов марксизма, то предпринял его, конечно, именно Ленин.

Провозгласив правомерность пролетарской революции чуть ли ни в самой отсталой с его точки зрения, «добуржуазной», стране, Ленин вынужден был идти дальше и столь же уверенно объявить главной ее движущей силой подавляющее меньшинство трудящихся – пролетарское, которое реально ко времени революции при всем желании не могло успеть стать «господствующим».

При этом еще в 1905 г. в работе «Две тактики социал–демократии в демократической революции», исходя из того, что Россия вступила в пролетарский этап освободительного движения, главной идеей и целью которого, естественно, являлся социализм, Ленин отвёл российскому пролетариату роль, никогда и никем в стране с неразвитыми буржуазными отношениями на него не возлагавшуюся – главного действующего лица сразу двух революций: сначала буржуазно–демократической (свержение царизма), а потом, без передышки, «социалистической».

Россия пришла к революции не с массовым рабочим движением, а скорее с ленинской идеей массового рабочего движения, не с пролетариатом как господствующим классом, а с идеей пролетариата как господствующего класса. Между тем, основоположников не очень волновал вопрос о том, «много» или «мало» пролетариата участвует в революционных преобразованиях общественного устройства. Акцент делался на другом: буржуазную революцию совершала буржуазия с помощью пролетариата, как и других эксплуатируемых слоев населения, а пролетарскую – должен совершать пролетариат с помощью буржуазии, а не только подавляя её «оголтелое» сопротивление.

Совершенно очевидно, что в разработке теории пролетарской революции понятие «пролетариат» было для Ленина исходным. Но столь же очевидно, что численность и состояние российского пролетариата мало соответствовали предназначенной ему роли. Чтобы выполнить свою историческую миссию – «освободить себя и весь русский народ от рабства», пролетариату, способному не более чем на «стихийное» рабочее движение, необходимы были революционное сознание, теория «научного коммунизма». И то и другое в условиях форсирования русской революции, её проведения в кратчайшие сроки, предназначалось внести в пролетарскую «массу» «революционно–социалистической» интеллигенции (таков главный тезис ленинской работы 1902 г. «Что делать?»).

Обратим внимание – лучшей, прогрессивной части интеллигенции, возглавившей, по Ленину, третий этап освободительного движения в России. Недаром язвительная оценка именно этой части интеллигенции, вечно нарушающей естественный, нормальный ход исторического развития России избытком своего революционного сознания и нетерпения, оценка, которая, по существу, и составила пафос знаменитого сборника «Вехи», вызвала у Ленина редкий даже для него по силе эмоций приступ политической ярости.

В то же время отношение Ленина к интеллигенции всегда отличалось крайней дифференцированностью: симпатичная ему «революционно–социалистическая» интеллигенция была в России в таком же дефиците, как и ожидающий в своем темном царстве луча света пролетариат. В целом же приходилось иметь дело с интеллигенцией «буржуазной», её «гнилым гуманизмом», «вечным хныканьем» и, главное, явными симпатиями к западноевропейской модели социал–демократии. Свое бесконечное раздражение против этой интеллигенции Ленину приходилось временно умерять, поскольку после победоносной революции страна остро нуждалась в «спецах» – научно–технических, административно–управляющих, экономически образованных.

Ленин сделал, казалось бы, всё возможное, чтобы окончательно развенчать этот социальный слой, к которому сам имел честь принадлежать: «хлюпики», «дрянные душонки», «интеллигентская челядь» и, в конце концов, просто «говно». Это, впрочем, не помешало ему возложить на интеллигенцию главную задачу, без выполнения которой вся выстроенная им система «диктатуры пролетариата» была бы невозможна даже и теоретически. Для подобной диктатуры надо было внести в рабочий класс «революционное сознание». Традиционно яростная в стане русской интеллигенции борьба радикалов с либералами и консерваторами, которые в равной степени терпеть не могли радикалов, вечно расшатывающих устои общества, закончилась полной победой радикалов. Успешно выполнив ленинскую задачу, одухотворенные «революционным сознанием» радикалы раннего, «октябрьского», разлива начали отправлять консерваторов и либералов по этапу, а после политических процессов 30‑х годов сами отправились вслед за ними…

С конца 30‑х советская власть фактически осталась без интеллигенции. Чем дальше, тем основательнее, на протяжении полувека в интеллигенцию и во власть просачивались люди необразованные, не очень умные, мало читающие и, уж конечно, не пишущие. Привыкшая быть в России «при дворе», интеллигенция постепенно оказалась «при дворне», и это не могло не отразиться на общем уровне культуры. В то же время и «сознательность» пролетариата, даже «в период исключительного подъема всех душевных сил» этого класса, наводила вождя на грустные размышления – слишком много здесь было, по его мнению, «людей не мыслящих и мыслить не способных». Мыслить за них приходилось другим. Да и как иначе было поступать, если вообще «рабочим было неясно, в чем состоит новая система», если даже и во времена гражданской войны в целом «трудящиеся России еще несознательно относились к своим задачам»…