Владимир Узник - УЛИЧНЫЙ КОЛОСОК

Как-то осенью, ближе к вечеру, собрался на лошади с хлебом из села Самара в село Озерки. Проезжая мимо кладбища, увидел рядом огненный клубок. Его лошадь принялась дёргать и суетиться, вожжи не помогали. Клубок покатался возле и исчез. Немного погодя явилась белая лошадь. Но вскоре всё пропало. Василий Иванович вернулся домой сам не свой, сильно заболел и через три дня умер, не оставив детей.

Странный случай с ним был и ранее. Однажды он влетел в дом, как запалённая лошадь, на нём, как говорится «лица не было».

– Начали спрашивать: «Что с тобой?»

– С дрожью он ответил: «За мной кто-то гнался!».

Когда разобрались в кругу соседей, оказалось, предметом испуга была его собственная тень.

Оставшуюся сиротой шестнадцатилетнюю Матрёну её крёстный выдал замуж за Кузнецова Ивана Константиновича. Как и полагалось, при разделе Кузнецовского имения, деду было всё дано для постройки собственного дома на Славе: и инвентарь для ведения хозяйства, и скотина.

Молодая была высокая, красивая, статная. Бабушка оставалась такой до старости, и даже тяжелейшая жизнь её не согнула и не изуродовала.

Жених был старше, меньше ростом, рыжий, не красавец, «неважно скроен, но крепко сшитый», как говорится; не спесивый, но с достоинством и благородной осанкой.

В то время 19 века о любви на деревне распространяться было не принято. Не нам гадать и о взаимности. Точно знаю о строжайшем соблюдении бабушкой супружеского закона, верности и преданности с полным осознанием святости церковного брака.

Даже я, малолетний внук, видевший деда в старости, понимал, насколько они с бабушкой разные люди. Но любили, не любили они друг друга, а дети были.

Сына-первенца они назвали Дмитрием, который родился в 1913 году, накануне первой Мировой войны. Глаза мальчика были без зрачков, и о таких тихо говорили: «Не жилец». Позже так и оказалось.

Мне, стало быть в дальнейшем, он был дядей, которого я никогда не видал. Он пропал без вести на фронте в начале второй Мировой войны (Отечественной).

Я же родился в конце её, за месяц до Победы.

Вслед за дядей Митей в 1914 году у дедушки с бабушкой родилась двойня девочек: Катя и Варя, из которых Варвара вскоре умерла. А тётя Катя дожила до глубокой старости, пережив рабское колхозное тягло, отвоевав войну и хлебнув сельских пересудов и нескончаемой бабушкиной ругани, когда она налегке вернулась с фронта матерью-одиночкой, имея на руках завёрнутого в трофейное «что попало» младенца-дочь.

Совместная семейная жизнь бабушки и дедушки была недолгой. Сказывалось различие интеллектов.

Для обнаружения способностей церковно-приходская школа давала много. А государственное устройство при царе даже поощряло дальнейшее развитие у личности малейших задатков к чему-либо.

Неизгладимый культурный след на берегах Плавицы оставила и высшая царская аристократия.

Усманский уезд в 19 веке входил в Тамбовскую губернию, в начале 20 века в Воронежскую, а в середине – в новую Липецкую область, где район и до ныне.

Как и Ново-Черкутино, соседние Салтыки были частью Усманского уезда. Старообрядческое слово «салтык» то же, что и русское понятие «норов».

Видимо, «салтык» и лёг в основу раскидистой династии спесивых Салтыковых. Душевно больная Салтычиха в ограниченности души и ума, но в безграничии жестокости, уморила и убила несколько десятков холопов в своих крепостных деревнях. Омерзение её кровавых утех докатилось до Питера и просочилось в Европу. Начитавшаяся Дидро и Руссо, императрица вынуждена была лишить «боярыню-потрошительницу» прав и состояния, приладив бешеной кикиморе на шейку строгий ошейник и пустив её на короткую цепь.

Салтыки оказались в вотчине не менее многочисленных князей Голицыных.

В расцвете правления императора Николая Первого полторы тясячи салтыковских душ были во владении пажа-недоучки – безусого князя Голицына Юрия Николаевича. Аристократия столичная, российская и европейская во все времена возраста, с детства и до седых волос, звали его просто «Юрка».

Салтыки Юрке достались от матери, урождённой княгини Долгоруковой, которая успела из забитой деревни сделать большое торговое село.

Голицыны не были «рюриковичами». Начало их роду уходит к Гедимину.

Дед и отец Юрки были музыкально-одарёнными вельможами и вознесли певческую культуру в обеих столицах до европейского признания.

Регентско-хоровые таланты Юрки проявились рано в православном хоре пажеского императорского корпуса. Николай Первый постоянно умилялся возвышенности и стройности пения родовитых пажей.

Во все времена вельможные гои были приговорены талмудом к самоуничтожению: «Лучшего из гоев – убей!». Для этого в смертельный обиход дворянства было вброшено колючее понятие «кодекс чести». Недосягаемая для жидов аристократия, умело обработанная слухами и сплетнями от сионистов, вынуждена была убивать себя в нескончаемых дуэлях. Не помогало даже личное вмешательство императора.

В чреде худосочных предков Юрка вымахал статью в розовощёкого гиганта. Помимо пения, другой его страстью был фехтовальный зал. В дуэлях он был не столько мастеровит, сколь напорист. От первой же царапины Юрка становился неудержим, и у противника не оставалось путей к спасению.

Терпению Николая Первого пришёл конец, и он сослал Юрку из корпуса в имение Тамбовской губернии. Здесь он быстро освободился от придворной коросты и отдал всего себя хор‚м: церковному и песенному.

Черноземье до нынешних дней накрыла высочайшая культура хорового пения. По всему краю простецкий князь выискивал голосистых и чутких к нотам детишек, из которых он вырастил великий хор, прогремевший по России и заграницам.

В Ново-Черкутинском Храме святых Космы и Дамиана, где Юрка начинал музыкальное просвещение народа, культура и традиции жили до самого разрушения православия большевиками.

Здесь же на клиросе проявился талант и моего дедушки Кузнецова Ивана Константиновича, ставшего впоследствии оперным певцом.