Игорь Онофрей - Преступления без наказания

«Значит, большая шишка», – подумал Андрей и после ухода проводника вновь попытался уснуть. Он опять повернулся к стене, но почувствовал лёгкое прикосновение к своему плечу. Андрей повернул голову.

– Мистер… плиз, – генерал жестом пригласил выпить, поднеся руку ко рту.

Ага, значит, проводник предупредил поселенца, что с ним в купе едет иностранец. Что-то есть положительное в новой демократии! До этого иностранцам подсаживали только гэбистов или проверенных партийных, а этот – генерал и с героем. Мало того, что едет с ним в одном купе, но и выпить предлагает. Андрей приподнялся на локте и с любопытством посмотрел на генерала, окинув взглядом полный стол закуски. На столике также стояли бутылка армянского коньяка и бутылки водки незнакомой ему марки.

Андрей колебался. Хотя сон улетучился и усталость как рукой сняло, в его планы не входило выпивать, да ещё и в такой компании. Но на лице генерала не было узнаваемого типичного отпечатка любителя выпить, свойственного многим военным. Его лицо выражало благодушие и даже, как показалось Андрею, смущение и искреннее гостеприимство.

– Благодарю вас, но… – начал было Андрей, но генерал перебил его, будто Андрей говорил не на чистом русском, а на непонятном ему языке.

– Плиз, – он вновь сделал характерный жест, приглашающий выпить, и показал на закуску.

– Вы знаете, я хотел в эту поездку отдохнуть…. Я вообще-то не особенно силён в этом деле, – и Андрей кивнул в сторону бутылок. Но генерал, будто не слышал, что Андрей говорит по-русски, и упорно повторял:

– Плиз, плиз… мистер!

Андрей улыбнулся, махнул рукой – ну что ж теперь поделаешь! – и сел, отбросив одеяло к ногам.

– Спасибо, но только ради знакомства.

Только тут до генерала дошло, что Андрей говорит по-русски и практически без акцента.

– Так этот же сказал, что вы того… иностранец?!

– Да, я того, иностранец, но я русский иностранец.

Недоумение, почти испуг промелькнули в глазах генерала. Он прищурился.

– Как это… русский иностранец? А-а-а… Вы стали иностранцем, то есть иммигрант?

– Я всё время был иностранцем. Это мои деды стали иммигрантами после революции. – Андрею захотелось его шокировать, и он продолжил: – Те, что воевали с красными, то есть с вами, а потом через границу – в Китай.

Генерал на мгновение притих, водя головой из стороны в сторону, будто осмысливая услышанное.

– Я понял, хотя всё это очень сложно. Сложно, но понятно, хотя и не совсем… Но важно то, что мы общаемся, что мы попутчики, поэтому будем знакомиться.

Он представился, назвав имя и отчество, Андрей же ограничился именем.

– А по отчеству?

– Я не привык на Западе, чтобы меня величали по отчеству. К тому же я из Австралии, а там вообще проще в обращении.

– Как это – в Австрии всё проще? Там же саксонский снобизм?!

– В Австралии, – уточнил Андрей. – Там, в бывшей английской колонии, как-то всё смешалось, и англосаксонский снобизм не привился. Может быть, раньше это и было!..

– Знаете что, давайте выпьем, и вы мне расскажете об Австралии, а особенно о ваших предках. Вы не думайте, что мы такие тёмные люди, но одно дело – из книг и вторых рук и другое – из первых, как говорится, уст, живого русского иммигранта, да ещё так хорошо сохранившего родной язык.

Андрей понял, что, по крайней мере, в эту ночь отдыха ему точно не будет, но генерал ему сразу понравился. Их стаканы, налитые доверху, прикоснулись с лёгким звоном, и попутчики посмотрели друг другу в глаза.

Через час они громко и оживлённо беседовали. Их объединяли один возраст, одно происхождение, язык и даже общая культура, но всё же оба чувствовали какую-то невидимую стену, мешающую им полностью раскрыться, довериться друг другу. Ясно, что генерал имеет ограничения, но Андрей боялся чего-то непонятного, необъяснимого. Может, он не хотел обидеть собеседника своей прямотой, осуждая режим, в котором тот воспитывался, хотя генерал и сам открыто критиковал явные недостатки. А может, из-за полярности их судеб многие нюансы сказанного в полной мере не доходили до обоих.

Было понятно, что генерал сердцем не воспринимал аргументов вроде бы такого же русского, но всё равно чужого, не своего – человека, не звучащего с ним на одной волне. Он вежливо кивал, соглашался, и Андрей, наконец, научился выдавать информацию дозированно – ровно столько, сколько собеседник сможет переварить. Андрей чувствовал, что не должен выдавать генералу, несмотря на его подготовленность и осведомлённость, информацию, от которой как до, так и после перестройки его ограждала система. Иначе говоря, Андрей понял и был уверен в своей правоте, чего боялся генерал! Он воспринимал сказанное собеседником как пропаганду или чистой воды вымысел.

Андрей перестал спорить и возражать, и беседа, которая продлилась до утра, потекла непринуждённее. Впоследствии Андрей жалел, что не смог записать всю беседу. Если бы он сделал это сразу, то не смог бы услышать всего сказанного, что-нибудь бы упустил. Поэтому решил просто запомнить разговор и потом воспроизвести его. Так и появились эти записки, которые стали основой дальнейших рассказов – в точности в той последовательности, как шла беседа.

Солнце ещё не взошло, но становилось всё светлее. Генерал замолчал. Мысли в голове Андрея беспорядочно роились – полностью осмыслить всё услышанное ему мешали алкоголь и усталость.

Генерал лёг, скрестив руки на груди, и, к удивлению Андрея, мгновенно уснул. Андрей тоже лёг, не раздеваясь, ему казалось, что он не сможет уснуть. Вроде бы щёлкнула дверь купе, поезд остановился… А дальше мысли спутались, затуманились, и мозг погрузился в тёмную пропасть.

Кто-то упорно трясёт Андрея за плечо.

– Господин, вставайте, я обещал разбудить вас на завтрак.

Голова шумела. Андрею казалось, что он только заснул.

– А где генерал?

Полка напротив была будто нетронутой. Столик – чистый. Проводник, выходя из купе и закрывая за собой дверь, ответил:

– Ресторан закроется через полчаса.

Андрей продолжал смотреть на полку, тряся головой и ничего не понимая. Впереди были шесть с половиной суток путешествия в одиночестве.

Я умиляюсь, когда мои сверстники вспоминают свои детство, отрочество и юность так подробно, словно это было совсем недавно. Честно говоря, мне иногда сложно вспомнить, что происходило в прошлом году. Поэтому когда я слышу воспоминания о детстве от других, думаю, что это скорее попытка выдать желаемое за действительное, то есть мои сверстники хотят помнить всё именно так, как они рассказывают.

Память у меня хорошая, несмотря на мои 70, но, как я её ни напрягаю, кроме каких-то отдельных и редких детских эпизодов, мало что припоминаю. Судя по семейным альбомам, родителям было не до фотографий. Всё, что я собрал по своим архивам и с помощью старших сестёр, – это две-три фотографии, на которых мне примерно год и где снят такой толстый бутуз, что мне не верится, что это я!