Игорь Онофрей - Преступления без наказания

Как рассказывала мама, по вине японских врачей я едва не умер в годовалом возрасте от какой-то неведомой желудочной болезни. В ы ходила меня заговорами какая-то бабка. Видимо, поэтому у меня по сей день нет большой любви к японцам, а заодно и к врачам. Вероятно, по этой же причине, если что случается со здоровьем, я ищу какую-нибудь бабку, которая вылечила бы меня от любой напасти.

Когда родились мои дети (а произошло это в столице Австралии – Канберре), мне кажется, не проходило и дня, чтобы их не фотографировали, поэтому альбомы со снимками их счастливого детства занимают не одну полку в книжном шкафу. Вот десятки фотографий моего полугодовалого сына. А здесь ему годик… Тут и видео. Количество и того, и другого удвоилось с появлением на свет дочки.

Когда рождались мои дети, я присутствовал при родах. Не понимаю, почему женщин всё время пугают родами? Мне кажется, наш первенец так легко достался жене, что я не знаю, как жена, – но я даже не успел испугаться, а вот с дочкой запаздывал принимающий врач, и все немного запаниковали. Когда же жене при родах что-то надрезали, я чуть не упал в обморок.

Сыну было около двух месяцев, когда я уехал в первую длительную командировку в Москву, будучи главой семейства из трёх человек. Вернулся я, когда сыну исполнилось шесть месяцев, и он, естественно, меня не узнал, но с любопытством трогал меня за бороду.

Сам я родился (и об этом знаю по рассказам родителей) на станции Аньда, что на западе от Харбина. Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в Харбин. От рождения до Харбина я помню только один эпизод. Я иду по рельсам железной дороги, которая, видимо, находилась рядом с домом. И всё! Насколько это воспоминание важно для психоанализа по методу Фрейда и важно ли вообще, не знаю.

В Харбине мы жили в посёлке Ченхе, на берегу Сунгари. И здесь детали как-то спутались, хотя помню, что жили мы с 1950 по 1964 год в двух домах. В первом – большой семьёй. Бабка с дедом, тётя с сыном, моим кузеном, мать, две старшие сестры. Отца помню смутно. Мне кажется, он часто уезжал. В хозяйстве были две коровы, утки и курицы. Всем этим заведовала бабка, уже тогда сутулая и почерневшая от забот старуха. Как я позже понял, она меня очень любила и всё мне прощала. Прощала, когда я сбрасывал только что вылупившихся утят с высокого крыльца, и они гибли. Прощала, когда я воровал у неё копейки, покупая что-то у китайца-лоточника тут же, за углом. Иногда с группой таких же малолетних сорванцов, как и я, мы по очереди отвлекали этого лоточника и крали у него конфеты. Мне не было пяти, когда я попал в полицейский участок за то, что спустил колесо у автобуса на стоянке напротив дома. Бабке, чтобы выкупить меня, пришлось дать взятку в виде корзины со сливами. Поможет ли и тот эпизод в моём психоанализе сейчас, я не знаю! Знаю, что бабка, иногда рассказывая гостям о моём далёком криминальном прошлом, простила мне и это.

Хотелось отдельно рассказать о моих предках. Всё, что я о них знаю, я собрал по крохам, расспрашивая и родителей, и родственников. Сведений немного, и я не уверен в их правдоподобии. Однако я вижу в себе кое-какие объяснимые наследственные качества. Так, по крайней мере, я думаю. Но из-за запутанности биографий и отсутствия хотя бы каких-то устных деталей я просто отмечу своё генетическое состояние, то ощущая себя отпрыском прародителей голубой крови, то признаки мещанства, а порой и плебейские наклонности.

Я помню своего неродного деда с того момента, когда он после контузии был почти без движения. Они с бабкой ютились на кухне. Из-за его болезни атмосфера в доме была напряжённой, и бабка часто молилась, чтобы Бог поскорее забрал деда. Бог, видимо, тогда был очень занят и забрал деда позже – он умер в Гонконге, на пути в Австралию. Через два года после смерти деда я навестил его могилу. Спустя сорок лет могилы я уже не нашёл, но сейчас пытаюсь выяснить её местонахождение, чтобы поставить там памятник. Я чувствую свою вину перед ним за свою невнимательность к его болезни и детскую неосознанную грубость. Дед служил делопроизводителем при адмирале Колчаке и мог бы рассказать много интересного. Он был очень образованным человеком, но я никогда не видел, чтобы дед читал что-нибудь, кроме Библии.

Бабка после смерти мужа прожила лет тридцать. Сначала хотела дождаться внуков, а дождалась и правнуков. Вся её жизнь – это череда испытаний, трудностей и страданий, поэтому удивительно, что она прожила почти 100 лет.

Про отца и мать я, к сожалению, знаю немного. Отец часто отсутствовал и много пил. В доме он конфликтовал с бабкой, под горячую руку попадало и матери, и нам. Я плохо понимал, что происходит, и отца просто боялся. Наверное, он не был злым человеком, но, по-видимому, не получил от жизни желаемого и отводил душу с собутыльниками и в домашних скандалах. Когда я повзрослел, отец пытался сблизиться со мной, но детские воспоминания – а я запомнил его выпившим и скандальным – не оставляли меня, и подсознательно я никогда не переставал бояться его. Умер отец быстрой счастливой смертью. Несмотря на сложное отношение к нему, я очень переживал его смерть и до сих пор чувствую необъяснимую вину перед ним. Если Бог не будет слишком занят на этот раз, он поможет мне разобраться в своих чувствах к умершему отцу, но, когда росли мои дети, я всегда хотел, чтобы они меня не боялись.

Мать пережила отца на двадцать лет. Она любила меня больше всех и, наверное, желала бы прожить оставшуюся жизнь со мной, но так не случилось. Мать кочевала между моими сёстрами и домом престарелых, где и утратила интерес к жизни. Не знаю, как сёстры, но и по отношению к матери я чувствую себя виноватым. Чувство вины, вероятно, даётся за то, что не было сделано мною при жизни близких. Не уверен, облегчает это жизнь или, напротив, делает её сложнее.

В раннем детстве игрушек у меня не было. Помню, однажды мне подарили ружьё с привязанной к дулу пробкой. Как-то раз оно застряло под диваном. Вытаскивая, я сломал ружьё пополам. Других игрушек я не помню. Трудно сейчас сказать, почему их не было: возможно, из-за бедности, или у родителей находились другие приоритеты.

Когда моим детям было столько, сколько мне в Китае, часть детской комнаты мы отвели для игрушек – от простых до сложных механических. Их, как и ружьё в моём детстве, тоже постигала трагическая участь: куклы теряли головы, а механических игрушек хватало не больше, чем на неделю. Перед каждым Рождеством производилась чистка: игрушки, которые не подлежали восстановлению, выбрасывались, и «загон» пополнялся новыми.

«Криминальных» привычек в этом возрасте за моими детьми не наблюдалось. Был, правда, один эпизод, когда двухгодовалая дочка прихватила в местной лавке маленькое пасхальное шоколадное яичко. По дороге домой она подозрительно молчала, и жена обнаружила похищенное в её руке уже почти растаявшим. Жену обеспокоило случившееся, и она решила в корне пресечь подобные неприглядные проявления в характере дочки. Мы отвели её к лавочнику и объяснили происшедшее. Лавочник отнёсся к этому с пониманием и не привлёк дочку «к юридической ответственности». Он только заметил, что если бы все были такие сознательные, как мы, он был бы в два раза богаче.