Александр Шестун - Непокорный арестант: от «Кащенко» до «Бутырки». Часть 2

На территорию больницы ни следователь, ни адвокат заходить не могут, как и в камеры к заключённым. Есть административный корпус, предназначенный для этого. Но кто сейчас боится нарушений закона? Они это делают даже специально, демонстративно, чтобы подломить твою волю и указать на твою полную беспомощность.

6 марта они не вывели меня на ВКС, хотя я просил Мосгорсуд и говорил, что в любом состоянии готов выступить. Однако на важное заседание не приводят, а на второстепенные конвоируют, где я ещё и сижу часами в клетке. Уверен, всё это делается специально. Не зря следователь Писарев каждый день ходит к нам в тюрьму, решая вопросы, как унизить и замучить меня. Так вот, 11 марта, после четырёх часов бесплодного ожидания я уже совсем озверел и, когда замначальника СИЗО по режиму Пьянков выпустил меня наружу, в коридор, начал громогласно выступать против него и других замов, собравшихся в коридоре.

– Тише, тише, Александр Вячеславович! – увещевали они, кивая на кабинет с приоткрытой дверью. – Там всё начальство ожидает.

Войдя туда, я сразу увидел председателя СПЧ Михаила Федотова, начальника УФСИН России по г. Москве генерала Мороза в гражданском костюме, начальника СИЗО Поздеева, начальника МСЧ-77 Тимчук и ещё кучу офицеров ФСИН.

Как всегда, месседж Федотова заключался в просьбе снять голодовку, а я довольно настойчиво перечислил грубейшие нарушения в больнице, избиения в СИЗО 99/1, только что застуканных Савченко и Писарева и многое другое. Михаил Александрович слушал невнимательно, впрочем, как и Москалькова, ничего не записывал, но зато оживился, когда я спросил:

– Кто вам такие красивые галстуки подбирает? Жена?

– Нет, почему же! Я сам!

– Какая фирма? – У меня-то глаз намётан на хорошие вещи.

– Я всегда покупают только Hermes, – ответил мне председатель СПЧ.

Сергею Анатольевичу Морозу я озвучил про украденные вещи по прибытии из «Кремлёвского централа», про изъятые рукописные тексты и объявление сухой голодовки в связи с этим. Поговорив часа полтора, мы разошлись.

Затем ко мне в камеру зашли начальник МСЧ-77 Тимчук и начальник больницы Савченко. Конечно, я тут же поинтересовался у Елены Викторовны:

– А что делал в вашем рабочем кабинете следователь Писарев?

– Мы просто с ним познакомились, – игривым тоном ответила мне Савченко.

– Вам что, по 17 лет? Познакомились. Вам уже 50, наверное. Вы же не мальчик с девочкой, чтобы тут свидания устраивать. Кто выписал ему пропуск? Как он попал в режимное учреждение? Вы понимаете, что это называется «внепроцессуальное давление»?

Сразу после встречи с женщинами-медиками меня позвал на беседу прокурор Дмитриков Александр Михайлович. В течение двух часов он подробно записывал про голодовку, кражу и всё остальное. Дмитриков искренне желал разобраться, и это было заметно невооружённым взглядом. Только рано я радовался. Когда я увидел Дмитрикова недели через две, он даже разговаривать со мной не стал, видимо, получив инструкции от начальства, что Шестун для прокуроров – персона нон грата.

На следующий день, 12 марта, я опять просидел четыре часа в клетке, ожидая заседания Лефортовского городского суда по отказу в возбуждении уголовного дела по факту нападения бывшего сокамерника Кодирова с заточкой по команде тюремщиков. Во время ожидания коротал время с очаровательной девушкой-психологом, вольнонаёмной, без признаков косметики на лице. Она пыталась меня уговорить выйти из голодовки, мягко и ненавязчиво, безо всякого жеманства и дешёвых уловок.

С утра увидел в «локалке» (в коридорах) две решётчатые двери на расстоянии, куда временно поместили Таню Козлову. Говорит, уже вторые сутки она находится здесь из-за того, что её переселили в камеру, где на полу покрытие аллергенное, – пошла болезненная реакция в организме.

В 10:00 сходил на ВКС с Мосгорсудом по нашей жалобе на отводы адвокатов Камалдинова и Беспалова. Пока ждал соединение, написал много жалоб, поговорил с Пашей Кондаковым, сидевшим ранее в 6-м спеце в камере с Ильдаром Самиевым. Паша проходит по делу «Роскосмоса», сейчас сидит в питерских «Крестах», новых, конечно, потому как старый централ закрыт полностью. Кондаков обслуживается адвокатской конторой «ЗКС». Из неё у меня два адвоката – Гривцов и Малюкин.

Немного пообщался с даргинцем Раджабом из «Водника». Родом он из Дахадаевского района Дагестана, где у меня много знакомых, включая однокурсника по институту Джапарова Абдулкерима и его братьев.

Сейчас врачи не пускают меня на судебные заседания с доставкой в зал, только по ВКС из-за состояния здоровья, да и нет смысла, ведь у Шестуна индивидуальный конвой и нет возможности для общения.

После суда встретился с адвокатом Шляховым, который, кстати, самый добросовестный из всех моих защитников: не боится спорить с сотрудниками СИЗО, писать жалобы, заранее записывается на длительные свидания, весьма педантичен, работоспособен, несмотря на свой возраст. Ему где-то около 65 лет, но эта машина работает эффективно и последовательно. Только Шляхов приносит полную папку с информацией по делу и новостями от семьи, остальные приходят с пустыми листами на короткое 20-минутное свидание. Боятся, что Чайка состряпал обращение к министру юстиции и им вынесут дисциплинарку, лишат статуса.

На выходе из суда, возле камеры, я встретил председателя ОНК Вадима Горшенина и члена ОНК Бориса Клина из ТАСС. Вадима Валерьевича я видел впервые, он произвёл впечатление творческого, интеллигентного человека. Среднего возраста, достаточно высокий, немного сутулый, в куртке-пилоте и яркой, хотя уже и подзатёртой майке Brioni. Честно говоря, я впервые вижу вещи такого дизайна этой легендарной фирмы, довольно нетипичного в плане цветовой гаммы.

Бориса Львовича считаю одним из самых честных и полезных для арестантов членов ОНК. Помимо высокой эрудиции и наличия определённой смелости, а также того факта, что Клин пишет достаточно вольные публикации для одного из самых строгих информагентств – ТАСС, он ещё и невероятно обаятелен, с огромным желанием докопаться до истины. При всём том, что Борис Львович часто мне говорит разные неприятные вещи, рубит правду-матку, я абсолютно не обижаюсь и в том же резком духе возражаю ему.

Вадим и Борис сразу набросились на меня, чтобы я прекратил заниматься глупостями и непременно начал есть. Аргументом стало, что последним, кто умер от голодовки, был Анатолий Марченко, в 80-е годы, когда уже Горбачёв пришёл к власти. Тогда этот известный диссидент проголодал 90 суток, он уже начал выходить из своей протестной акции, получив гарантии, что всех политзаключённых выпустят из тюрем, но смерть всё-таки настигла его.

– Борис Львович, вы неправы. Только в этой больнице умерли двое из-за голодовки в последние два-три года, – парировал я. – Правда, одному поставили диагноз «сепсис», а другому – «отёк мозга».