Олег Юрьев - Неизвестные письма

© О. А. Юрьев, 2014

© Н. А. Теплов, дизайн обложки, 2014

© Издательство Ивана Лимбаха, 2014

Москва, Маия 23-го дня 1792 г.

Любезный Друг и Покровитель, милостивый Государь мой Николай Михайлович!

Вообразите – чудо свершилось! На Языке чуждого моего Отечества вдруг я и писать, и говорить способен сделался будто на Языке, мне природном! С-издетства я того желал, но, увы, достичь не умел. Вот как еще недавно, во время почти што месячной болезни моей, доносил я Его Сиятельству Графу Ангальту о важнейших моих предложениях по обезопашению Москвы от наводнений:

…все уподоблений скорости взяты о течении води а ежели народ не разсуждая нежели по одному чувству (вида или слуха) в весном времени увидит речку Москву заводненну проливая себе на ту сторону с раззорением домов и церквей и не малым иждивением казны государевы для отведения оной в новой некоторой стан, он не может понимать, что совершенная мелкость в летнем времени, так что иногда пешком проитти можно есть наказание божие ежели сердечными молитвами и прилежным старанием о натуры сих речных течений не отвращаеться…

Ежели господ всех господ котораго хотя на языке безразсудно и нескромно на всяком иногда и дурном деле имевши, так мало знают как и познать желают(потому что всякой думает оправдаться грязем собственных своих дел) ежели – как я приметил и должно здесь обявиться, порочная скверность безделных и безразсудных на улицах скитающих разбоймоков в имянах собственных великих фамилий к тятбу, зажагательству и тайноубивству повод возмут, дабы по обявленю пожара, или некотораго голодою и ударом на желудоък смертоубивства вина упала на ту фамилию или на тот дом или на того человека невиннаго: дало глупому сему народу о старых скверностей язычества и действующых нечистых духов сих заблюждений, о даймонах прикасающих их воображениям на всяком деле, освобождение, дабы могли понимать что стыхий которые орудие в руке всевышнаго связем сложением и употреблением суть благополичие или и жерло наказания и бич оскверненных безбожников дурные свой дела скрывающих ложными видами благочестия…

Ха-ха, разбоймоков! Внедолге приготовлю я новое Объяснение относительно Мер противу Наводнений и Пожаров Московских, но сие внятною и приятною Рускою речию начертано будет. То ведь единственная помощь, мною от Вас не полученная, дорогой друг, – и сколь ни хищрился я Вас в Российскою Лингвою конверсацию заманить, всякой раз Вы отвечали на языке моей родимой чужбины – на Немецком, который – я знаю! – дорог Вам в точности как и мне: как озорочок ока! Каково? – озорочок ока! Но теперича не отвертитесь – станем говорить по-Руски!

Где Вы сейчас, в Москве или у себя в нижегородской? Слыхали о аресте Николая Ивановича Новикóва? Конечно, слыхали! Я ждал, ждал, што дело разъяснится, но Николай Иванович не возвращался. И теперь уж я наверноезнаю: и за мною бы вскоре пришли да и свезли меня в Петербург, в Тайную Экспедицию к господину Шешковскому! Государыня полагает ошибочно, будто за отъездом барона Шредера я-де и есть Великий Магистр и Великий Дракон розенкрейцеров московских и поддерживаю противузаконные сношения с прусским Двором и парижскими якобинерами. То налгали на меня добра моего нежелатели! И как я сие уразумел, сей же час бросился из дому вон, в одном камизоле, без шляпы и палетота! Дрожью полнится сердце, как подумаю, што Его Сиятельство граф Ангальт Ее Величеству письмо мое передал с предложением перелить Царь-пушку в Царь-печатню для Новикова… И вот уж я третий день по Москве хожу, и в замоскворецких лопухах ночую, похожих на пальмы африканские, врытые в землю по самую головку, и дрожу от холода, голода и ужаса.

Альфа – Омега! Альфа – Омега! Альфа – Омега!

Маий в Москве блистает. Или блещет, Николай Михайлович? Душою я Руской, но Руской язык оченно труден бывает, даже и по свершении сказанного Чуда. А каково же Немцу и протчему Европейцу Древлеславянский труден, во службе Церковной употребляемый Язык! Без оного же неможно: Рускую речь пронизывает… пронзает?.. он на манер рудных жил, часто выходящих наружу…

Маий в Москве блистает, но пахнет пожаром. То здесь, то там ( семо и овамо, правильно?) небо по середке заполыхивает, а по низу чернеет, быстро закапчиваясь. Когда-нибудь великой сей град, возлюбленного нашего Отечества Столица Первопрестольная, окончательно погорит! Хорошо бы хоть с смыслом и значением погорел, хорошо бы Всесущный ему нашел некой резон гишторической для пожара, дабы всесожжение Московское Знамением зделалось и велением Промысла, а не простым небрежением обывателей!

Вот пожарные едут на телеге. С баграми и ведрами. Лошадка каурая никуда не торопится, пожарные, видимо, тоже. «Эй, братцы», – хочу я им крикнуть, но слова клиокчут (клекочут?) в гортани. – «Ишь, немец какой, – болтая с телеги ногами в пыльных подвернутых сапогах с торчащими оттуда онучами, добродушно замечает пожарный. – Перебрал, видать…» – «Нешто и немцы пьют?» – спрашивает его другой, лапотный и в армяке, видом внедавне из деревни, барином к пожарному ремеслу пристроен и твердо намерен набраться московской учености. – «Курица не пьет, так она и не птица, а глупое существо. Все протчие создания Божьи не отказываются. Ее же и монаси приемлют, говорят добрые люди. А немцы – што немцы? Немцы небось тоже люди». Разговор так распаляет жажду пожарных, што каурая лошадка получает вожжою по крупу и сворачивает с пути. И, кося заплывшим пламенем глазом, трусит в направлении ближайшего кружала. Еще один московской дом выгорит без следа. «Может, немца возьмем?» – спрашивает в армяке. – «Не-е, ему уж по горло, пущай отдыхает». И телега исчезает в проулке.

…Прожект же о учреждении Университеты в Пскове-Плескау, где бы Руские и Немцы совместно и по-братски поприще благородных Наук превосхождали, как по-Руски, так и по-Немецки, очевидною моею любовью к Отечеству и Просвещению вдохновлен и осердить Государыню он не мог, нет, не мог! К нещастию, немецкие жители в Лифляндии Руского не знают и не желают. Дитем в Дерпте (Диорпте? рискну ли на новую буковку русскую? – Дёрпте? нет, не мое то дело новые буквы в Ортографию Рускую вписывать, на сей щот имеется в Санкт-Петербурге Академия Наук, вот пущай она и решает!), где батюшка мой, ныне Генерал-Суперинтендант люторской церкви в Лифляндии, пасторское служение имел, пытался я сие наречие от мужиков воспринять, с зимою санным путем из Плескау приходивших – с обозами рыбы и дичи мороженой, полотна беленого, кож и мехов. Или от купцов в Руской лавке, всем тем торг ведущих и сверху того наилутшие в Дерпте тулупы и шубы строящих. Помню,