Олег Юрьев - Петербургские кладбище

на бедных кладбищах неблизких
лежать среди кореньев склизких:
внизу – кирпичная вода
вверху – стальные провода

раз в год споет в долине птичка
ты привезешь сюда яичко
сольцы укрученной в платок
и водки маленький глоток

по недокрашенной скамейке
заскачут капли как из лейки
зеленой лейки жестяной
автобус взвизгнет за стеной

Все затупляется: воздух звук
Снег уходящий в одно из двух
Поезд oскальзывающийся во мглу
На угле на углу

(Ветер с расставленной бородой
Светел расплавленный над водой
Колечками на концах шевеля
Словно бы щавеля)

Все погашается: над водой
Ветер с расплавленной бородой
На-вдоль поезда по бортам
Ссыпается здесь и там

(Звездная известь и блеск реки
Сердце стучащее с-под руки
Все уползает под низ под мост
Словно бы псу под хвост)

Что остается нам бедный друг
Снег уходящий в одно из двух
Сыпкая полночь собачий брех
Или одно из трех

Гнутся алые клены синеет растресканный тис
Белые буки замерзающим светом полны
А кроме и нет ничего… только ты… только тишь
Только вспученный мускул затененно-лиловой луны

Липа-липа ты пахнешь холодной мертвецкой в окно
Бузина-бузина малафейкой застывшей смердишь
А кроме и нет никого… только ветер… темно…
Только ствольные скрипы… только ты…
только тишь…

Я туда и не гляну где погнила гроза на корню
Где висит тишина запирая дыханье и речь
Я в дубовую лодку на пристани лягу
бубенцом позвеню
И сплыву мимо стекол в тенях наклоненных
в последнюю печь…

Пока я пил свое вино
И курью полочку сосал,
Сентябрьский дым вошел в окно —
Сентябрь, настоянный на тлях,
Сентябрь, зеленый, как светляк,
Весь в искрах тысячи кресал.

Сентябрь, сентябрь, ты прогремел,
Как с виноградом грузовик,
И облаков холодный мел
Водицей бледною сбежал,
Став заплывающий пожар
И вздувшись в жилах грозовых.

Загукал голубь на суку,
Застукал ястреб из гнезда,
Оцепенел на всем скаку
Громадный заяц, винный вор,
Сомкнул глаза в сарае вол,
Упала зá гору звезда.

Я бросил косточку в окно,
Я вылил в форточку вино,
И в доме сделалось темно,
Когда я лампу погасил
И в кресле из последних сил
Дышал… Но это все равно.

Над нашею могилою
Хромая бабочка летит,
И крутится, и мучится,
И падает, и спит.

Лежи-дрожи, двурогая,
На прадедовской плите,
Как стрекозка та убогая
У Вольфа на плече.

Отменными березами
Пророс наш бедный прах,
Прямыми соснами розовыми
На обуховских ветрах.

Здесь в белое небо впрыснуто
Александровской фермы молоко,
И плачется, и дышится,
И все легко, легко.

с неба сползает ястребица
то с крыльев хлопаньем то без
и след ее не истребится
в холодной сыворотке небес

пройдут века сотрутся горы
к ним подползут шурша моря
и только след сходящей Коры
останется вспухая и горя

– Где Понизовский? – Понизовский здесь. —
А я где?
– А я дорожкой мимо иду,
лопуху, чертополоху, волчьей ягоде
робко кланяюсь на ходу.

Я до Лены дошел, и до Дины Морисовны дошел,
и простился, как когда-то не смог…
…Облачков расшелся шелк зáнавесный,
в нем расшился горький дымок…

… – Понизовский где? Понизовский здесь? —
И даже если
здесь, во всей его подситцевой наготе, —
не скажу – потому что не знаю – весь ли,
но знаю: лучше здесь, чем нигде.

– Понизовский где? – Понизовский-то здесь,
а ты где?
– Я далёко, в чужедальной стороне,
там и лягу – не к своей да и к ничьей выгоде…

Поскучайте мимолетом по мне.

где белые и красные стволы
колоннами бегут вдоль треугольных просек
накрыты круглые столы
для синих птиц нагнувших желтый носик

и я и я бы тронулся туда
где свет искрится тени завивая
но нету сил для смертного труда
и поезд едет мимо завывая

вспухают и горят Плеяды
сквозь осребренные облака
чьи безверхие колоннады
над рекою покачиваются слегка

орел Зевесов шумно машет
ему уж давно к кормушке пора
и вот он нá небе плоско нáшит
и вот уж и нет его исчез ура

есть мир вечерний есть сон печальный
когда проницаемы небеса
когда над рекою гудки прощальны
и ветр не ерошит а сглаживает волоса

и часты пущи и пусты чащи
и месяц мигает обонпол
и боги бросают пустые чаши
на дымный для нас потолок а для них пол

речка – рейчатый топчан