Олег Юрьев - Франкфуртский выстрел вечерний

Озеро в потертых штопках,
Небо в тощих синяках… —
Стало все как было, чтоб как
раньше все было – Или никак.

Вспомнить вдруг о том диктанте —
Как подарок на ногтé ,
Хоть мы все уже не там, где
раньше все были – Или нигде.

На Северном море закаты белы,
И ртутная лупа слепит сквозь стволы,
А ступишь на поле отлива —
По щиколку грязь щекотлива.

(Когда над Балтийским горят облака,
Чухонской тоскою взбухает щека
И алая к солнцу полоска
Бежит от пивного киоска.

Я вышел из дому, лет десять тому,
И шел по отливу на белую тьму,
И я уже около где-то.
И ночь пустотою одета.)

Когда ни вернется пустая волна,
Она будет искр бесцветных полна,
Полна ослепленного света.

– И хоть бы прошло это лето! —

посмотри с балконных сходней,
– что уж… так уж повелось… —
на небес халат исподний
в басурманщине полос

как из байки, как из нанки,
полуваточный, сквозной,
с набухающей в изнанке
серо-розовой близной – —

самолет под тучу скрылся
уходящий на восток,
на его спине искрился
дикой молнии росток,

на его глухих жужжалах
рваный рокот залипал,
на чувствилищах и жалах
мрак кусками закипал,

на его хвосте ребристом
дрожью пели провода,
тараканом серебристым
убегал он в никуда.

Ад сразу за порогом – жар и вар
ночного пищеблока, шмарь и гарь его.
Черт, буйный куст усов и шаровар,
лет – тыщи две! – гигантской люлькой варево
по часовому ходу шуровал.

Глаз не сомкнешь – то гневные борщи
вулканных жерл, то сытой мглы смесилища.
Не ропочи, душа, и не ропщи,
твоя вечерняя ворчня бессиляща.
Не грела днем, так не льдяни в ночи.

Бедный Гейне, жи́дка белокурый,
чья коса там в облаке дрожит?
– Смерть мужской, немецкий, с партитурой,
музыку ночную сторожит.

Скверно спать в гробу без боковины…
– Серной Сены расползлась волна,
и плывет в окно из Буковины
жидкая ночная тишина.

Весь день гудели кирочные ботала
немецкой шлакоблочной слободы;
гроза была – как пробка не сработала —
в коротких замыканиях воды;

автобуса набрякшая гармоника
утягивала мех за поворот;
турецкая собака с подоконника
кривила, с мукой судороги, рот;

я в дождь шагнул – его косые гво́здики
мне стукались у шляпы на полях;
соседский кот карябал лапой в воздухе,
нетрезвый и усатый, как поляк;

была зима вся изморозью траченой,
но сквозь нее темнела и текла,
неметчиною пахла и собачиной,
и сладким тленом газа и тепла;

я шел один. Воро́ны или во́роны
в слезах и искрах вились надо мной.
Сменилась кровь. На все четыре стороны
гроза ползла, не зная ни одной.

Опять с небоската колотит вода
В гремучие бубны радара,
Из черных снегов – за звездою звезда —
Спускается войско Гаспара:
Слепого коня он ведет под уздцы,
За ним с калашами шагают бойцы,
Им нечего дать, с них нечего взять,
Из самых последних наплакана рать,
А первыми так и не стать им,
И их воевода под стать им.

Из черных морей – за ладьею ладья —
(В тумане, как серная баня)
Всплывает дугою эскадра-змея,
Скелетами крыльев табаня:
Под брызгами искр высыхает волна,
Мадам Валтасар у бушприта пьяна,
Кивает банто́м, в петлице бутон,
Отходит десантная шлюпка бортом,
И машут матросские девки
Матрацным штандартом на древке.

Из черных проплешин, из каменных нор,
Из ссохшихся десен пустыни
В морщинистой коже ползет Мельхиор
С своими червями пустыми:
Морщинистым глазом сжирая луну,
Застенчиво жмется пластун к пластуну,
Бездонны уста, простата пуста,
Щекотится ус у незримого рта,
А может, прикуска кинжала —
Востры у язычников жала.

Небесная язва пухла, глубока —
Разрыва воронка сырая,
Предатель ракету пульнул в облака
И пляшет на крыше сарая,
Завалы разобраны, сети сняты,
Предатель с начальником стражи на ты,
Мы спим, на подушку пуская слюну —
Цари-чернокнижники входят в страну:
Помилуй нас, Господи Боже,
Опять мы попались на то же.

На волны́ попятный выпят
в шкурке полувосковой
полый тополь солнцем сыпет,
мертвый, полувековой —
сучья старческие глáдки,
желтой серой заплыли́,
листья – гнутые облатки
на клею и на пыли —
не нагнутся в токе сорном
паутинных кристаллид…

Вдовья тополь, газом черным
вся очеркнута, стоит
за рекой. Сходить бы – не с кем,
да и как назад потом? —
мо́стом Александро-Невским,
топким охтенским мостом
за рекý, где сушь литая
женских то́полей аллей?

Пух летит не долетая
от утопших тополéй:
водный шар в магнитной раме,
пух искрящийся над ним…
Кем родиться в смертном сраме?
– только тополем одним,
кем же кроме? Кроме – некем,
кроме тополя в окне…
Разве только – блеском неким
вскользь по вздыбленной волне..?

…а вернемся – в ртутный город, без мгновенья золотой,
как перчатка наизнанку, шевелящий пустотой,
где с ладони краснопалой на дворцы и на дворы
леденеющего жара разбегаются шары;

…будет тихо на причале – ни огня, ни корабля,
лодочник культю протянет в направлении рубля
и польет волна косая, золотея с-под винта,
от причала до причала, от моста и до моста;

…или будто бы случайно я тряхну из кошелька
три текучие крупинки дорогого порошка,