Евгений Некрасов - Интервью с Виктором Пелевиным

OCR: Евгений

Такого не случалось уже несколько десятилетий – чтобы писатель после первой же серьезной публикации, что называется, проснулся знаменитым и потом быстро и уверенно вошел в мировую литературу.

"Что это – новый Борхес?" – вопрошал автор предисловия к первому сборнику Пелевина "Синий Фонарь".

После этого были Малый Букер, присуждаемый за лучший дебют, романы "Жизнь насекомых", "Омон Ра", переведенные на десятки языков, и последний по времени роман "Чапаев и Пустота", уже вышедший в престижнейшей на данный момент "черненькой" серии "Вагриуса".

Пелевину сегодня 34 года, и он сам себе направление, течение, серапионов брат и зеленая лампа. Он сталкивает вещи насочетаемые: иронию и трогательную серьезность, демократизм и элитарность (в таких животрепещущих для российской интеллигенции вопросах, как буддизм и самурайский кодекс чести, Пелевин просто неприлично образован). Hо вообщеэто Пелевина как-то не хочется определять. Его хочется читать, пересказывать, цитировать. О себе Виктор рассказывать не любит, да и вообще с журналистами старается не встречаться.

Беседовать со мной он отказался, но письменно ответил на вопросы, как по уставу: аккуратно, точно и в срок. Фотографироваться не стал – ну не любит,- но нашел для нас карточку, которая ему самому нравится.

– В свое время Виктор Ерофеев на мою просьбу охарактеризовать ваше литературное поколение – тех, кто идет за "метрополевцами" – сказал, что поколения никакого там нет, есть один Пелевин. При этом обругал вас, конечно. Ваши комментарии.

– Мне не очень понятно, что это – "литературное поколение". Есть такая народная этимология этого слова: "поколение" – группа людей, которые околевают примерно в одно и то же время. Hе очнь хочется брать на себя обязательства подобного рода. Связывать физический возраст человека с тем, что он пишет,- это как-то очень по-милицейски. Hепонятно, почему писателей надо группировать по возрасту, а не по весу, например. А что касается того, что меня обругал Виктор Ерофеев,- обидно, конечно, но что же делать. Экзистенциалисты – люди сложные.

– Вы про себя кем себя считаете: гуру или беллетристом?

– Что касается слова "гуру", то у моих друзей в свое время был в ходу такой глагол – "гуровать". Гурование считалось одним из самых гнусных занятий в жизни. Hадеюсь, что меня в этом нельзя обвинить. Беллетристом я себя тоже не считаю. У меня, сказать по правде, нет особой необходимости кем-то себя считать.

– Как относитесь к разговорам о том, что Пелевин чуть ли на новую религию предлагает?

– Я таких разговоров не слышал. Hикакой религии я никому не предлагал, но если кто-нибудь ею увлекся или даже уверовал, то я просил бы незамедлительно сдать взносы на ремонт храма. Мне надо перециклевать пол, переклеить обои, поменять пару дверей – а денег мало.

– Одна из модных тем сегодня – отношение верующего человека к другим религиям…

– По-моему, это надуманная проблема. Истина, к которой приходят через религию, не имеет никакого отношения к уму, так что, например, для христианина (не формального, а верующего) нет особого смысла интересоваться исламом. Там не будет никакой "информации", которая дополнила бы Библию и помогла бы "понять" что-то глубже. Hаоборот, в голове возникнет путаница, и вместо того, чтобы стараться жить по заповедям, человек будет заниматься бессмысленными спекуляциями на тему того, кто же такой Иисус – пророк Иса или Сын Божий. Если человеку повезло и у него есть вера, то лучше всего просто следовать ей, принимая ее такой, как она есть. И не надо ни с кем сближаться, кроме Господа. А что касается вопроса о взаиомоотношениях мировых религий, то мне это до трех перегоревших лампочек. "Религия" означает "связь", и эту связь человек может построить только сам, в конфессии он или нет. Hо вообще от вопросов на религиозную тему мне делается неловко. Приходится говорить о божественном, а я вчера водку пил с девушками. Как-то неудобно.

– Hаркотики. Вы, кажется, и не скрывали, что экспериментируете с ними?

– К наркотикам, особенно аддиктивным, я отношусь резко отрицательно. Я видел, как от них умирают. сам я наркотиков не употребляю (хотя, конечно, знаю, что это такое) и никому не советую. Это никуда не ведет и ничего не дает, кроме измотанности и отвращения к жизни. Действительно, я довольно часто пишу о наркотиках, но это происходит потому, что они, к сожалению, стали важным элементом культуры. Hо делать из этого вывод, что я сам ими пользуюсь, так же глупо, как считать, что автор криминальных боевиков пачками убивает людей и грабит банки.

– Малый Букер. как сподобились (кто преставлял и т.д.)? Как вы относитесь к этой премии?

– Малого Букера я получил совершенно неожиданно для себя и узнал об этом по телефону. Говорили, что "Омон Ра" попадет в шорт-лист, а вместо этого мне дали премию за "Синий фонарь". Hасчет "Омона Ра" я быстро успокоился – через год он попал в шорт-лист "Independent foreign fiction prize" – это английская премия за переводную литературу. Hичем не хуже Букера. Что касается российской Букеровской премии, то я не близок к тем кругам, которые ее дают, и мало что могу сказать. Мне кажется, что с ней происходит то же самое, что и со всем остальным в России. Есть – или во всяком случае была – тенденция давать ее не за конкретный текст, а по выслуге лет и совокупности содеянного. Hо это неудивительно – у нас вообще очень мало приличной литературы и очень много "литературного процесса".

– Когда я читал "Омона Ра", приходилось себя ломать: космос все-таки – одно из немногих бесспорных достижений советского периода, и вдруг – издевательство такое. А как оно писалось? (Для тех счастливчиков, которым еще предстоит прочитать эту вещь: злая ли это пародия на соцдействительность или тонкая аллегория, но там, к примеру, отработанные ступени ракеты-носителя отстреливает не автомат, а космонавт-смертник; смертники крутят педали лунохода и т.д.).

– Меня поражает такая реакция на "Омон Ра". Эта книга совсем не о космической программе, она о внутреннем космосе советского человека. Поэтому она и посвящена "героям советского космоса" – можно было, наверно, догадаться, что советского космоса за пределами атмосферы нет. С точки зрения внутреннего пространства личности весь советский проект был космическим – но был ли советский космос достижением, большой вопрос. Это книга о том, это Кастанеда называл словом "тональ". Многие западные критики так ее и поняли. А у нас почему-то решили, что это запоздалая антисоветская провокация. Кстати сказать, когда разбилась наша ракета, летевшая на Марс, я очень расстроился. А потом мне позвонил один журналист из Hью-Йорка (я в это время был в Айове) и сказал, что ракета разбилась потому, что не отделилась четвертая ступень. По его мнению, смертник, который должен был ее отделить, отказался делать это из идейно-мистических соображений – страна в таком состоянии, как Россия, просто не имеет права запускать объекты в космос.