Ольга Аленова - Чечня рядом. Война глазами женщины

А может быть, это вообще такая глобальная политика страны? Ведь воспитание толерантности и уважения к другим народам делает общество сильным и адекватным, а таким обществом управлять сложнее. Легче управлять страной, у которой нет иммунитета к вирусу национализма.

Летом 2007 года я оказалась в Дагестане, в миротворческом лагере ЮНИСЕФ. То, что делает эта организация на Кавказе, достойно как минимум Нобелевской премии. Я видела детей войны, которых лечат от ненависти. Потому что только в этом возрасте человека легче всего вылечить от этой болезни. В лагере я поверила в то, что мир на Кавказе и в России вообще возможен, если ради этого хоть кто-то работает. И я долго думала, почему, кроме этой европейской организации, больше никого в России не волнует эта проблема. Может быть, ответ все тот же? Может быть, Кавказ, который не будут раздирать войны и противоречия между народами, – объединенный и сильный Кавказ – просто опасен для России, которая никогда не умела использовать его силу, а только делала его слабым и раздробленным? Если это так, то рано или поздно на Кавказе это поймут. И мне бы очень хотелось, чтобы в Кремле, всегда использовавшем Кавказ как разменную монету в достижении политических целей, это поняли раньше. Поняли и начали исправлять ошибки.

Впервые я приехала в Нальчик во второй половине сентября. Местные журналисты рассказывали, что в республике много ваххабитов и властям уже не под силу с ними справляться.

– А с самими ваххабитами можно поговорить? – спрашивала я.

– Нет, они не идут на контакт, – отвечали мне. – Но у них есть свой правозащитник, бывший гэбист Руслан Нахушев.

Нахушев назначил встречу в небольшом придорожном кафе. Маленький, полноватый, он выскочил из белого джипа и легко взбежал по ступенькам.

– Меня в прессе называют ваххабитом, – сказал он, здороваясь, – а джип этот, говорят, я получил от Хаттаба.

– А на самом деле от кого?

– Купил, – ответил Нахушев.

Так мы познакомились. Нахушев рассказал о том, как разуверился в коммунистических идеалах и ушел из КГБ, как после перестройки заинтересовался вопросами религии, а позже решил помогать «верующей молодежи», которую, по его словам, не понимали и преследовали. Он так и говорил: «верующая молодежь». Или просто «верующие». И ни разу – «ваххабиты».

– Ваххабитов не существует, – объяснял он. – Есть салафиты – это более радикальное течение в исламе. Вот наши ребята и есть салафиты. А ваххабитами их прозвали правоохранительные органы, ярлык повесили, чтобы людей пугать.

По теории Нахушева, правоохранительные органы Кабардино-Балкарии, много лет, по сути, правившие республикой, искусственно раздували проблему ваххабизма, чтобы убедить Кремль в том, что без них республика заполыхает. Чтобы обезвредить одного ваххабита, засевшего в квартире, милиция устраивала настоящие бои с танками – это транслировалось по телевидению, и всей стране казалось, что ситуация в Нальчике действительно вот-вот выйдет из-под контроля.

– Если бы верующих не трогали, они тоже никого бы не тронули, – говорил Нахушев. – Но их стали задерживать, выбивать у них нужные показания, закрыли несколько мечетей, в которых они молились. Их вынуждают защищаться.

Я попросила Нахушева познакомить меня с ваххабитами. Через пару дней он приехал в то же самое кафе с Андимирканом Гучаевым – молодым парнем, исполняющим обязанности амира джамаата Кабардино-Балкарии. Настоящий амир Муса Мукожев был в розыске за нападение на Госнаркоконтроль.

– Отвезите нас с фотокором в вашу мечеть, чтобы мы могли там пообщаться с простыми людьми, – попросила я.

На следующий день Андимиркан отвез нас в свою мечеть в пригород Кенже. По пути он показал разрушенную мечеть.

– Омоновцы ворвались в грязных ботинках и всех положили лицом в пол, – рассказывал Андимиркан. – А потом всех вывели, а мечеть взорвали.

Он потом еще несколько раз со злобой повторил про эти грязные ботинки ОМОНа.

В Кенже у мечети собрались мужчины. Они говорили о том же, что я уже слышала от Нахушева. Но злости в них было больше. Они не понимали, за что их бьют, задерживают, запугивают. Они говорили, что каждый волен верить так, как хочет. Возразить было нечего. Потом я пыталась взять интервью у начальника отдела по борьбе с религиозным экстремизмом УБОПа, но мне в этом интервью было отказано.

Через неделю в журнале «Коммерсантъ ВЛАСТЬ» вышла статья о ваххабитах. Я написала только о них, однобоко и, возможно, предвзято. О том, как их бьют и запугивают. О том, что их дети говорят: «Вырастем, будем бить ментов». Я не защищала их. Я только хотела показать их мир. Чтобы предоставить читателю объективную информацию, другой наш корреспондент сделал материал о том, какими видят ваххабитов милиция и традиционное исламское духовенство республики.

А еще через неделю произошло нападение на Нальчик. И редакция отправила меня туда. В самолете было полно журналистов. Нальчик был закрыт, и мы сели в Минводах. Было уже полдесятого вечера, и таксисты заломили невероятные цены – 5 тыс. рублей за час пути до Нальчика. Обычно это стоило 700. Въезд в город был закрыт. На блокпосту Шалушка помимо нас было около 30 журналистов. Командир блокпоста капитан Рустам сказал сразу:

– Будете пытаться пролезть огородами, все равно поймаю.

Одна съемочная группа попыталась – ее вернули под конвоем. А тут еще и таксисты взбунтовались.

– Если мы будем тут стоять, доплачивайте, – говорили они. – Или мы уезжаем.

Таксисты разъехались, а журналисты остались на блокпосту. Нужно было что-то делать. И я позвонила новому президенту Кабардино-Балкарии Арсену Канокову. Его телефон, добытый в недрах Госдумы, хранился в блокноте на случай непредвиденных ситуаций. Президент не спал и отреагировал мгновенно.

– Столько журналистов?! Сейчас решим этот вопрос! Хасанби! – крикнул он кому-то и добавил: – Перезвоните моему начальнику охраны, его зовут Хасанби, он все решит.

Я перезвонила. Хасанби велел дать трубку капитану Рустаму, о чем-то с ним переговорил, после чего пообещал, что в течение получаса за нами приедет автобус. Но оказалось, что радоваться рано. Через час Рустам, переговорив о чем-то по рации, отозвал меня в сторону и доверительно сообщил:

– Министр уже знает, что вы здесь, но в МВД нет свободных автобусов – надо ждать.

Мы прождали еще час, прежде чем я снова решила звонить начальнику президентской охраны.

– Мы все еще на блокпосту, нас 30 журналистов, – напомнила я, с ужасом думая о том, что времени – четыре часа утра. – Если нет автобусов, пусть разрешат идти пешком.

– Вы что, город простреливается! – Хасанби был явно раздосадован. – Ничего не понимаю, мне сказали, что ваша проблема уже решена!