Сергей Залыгин - Заметки, не нуждающиеся в сюжете

Публикация Солженицына.

Если бы я не имел в виду публиковать “Доктора Живаго”, запретного Домбровского, Платонова, Набокова, Бунина, а Солженицына – прежде всего, я и на “Новый мир” не пошел бы. И уже сам факт назначения меня на этот пост я расценивал как уступку власть предержащих этой тенденции, поскольку я ее не только не скрывал, но и подчеркивал: это моя цель.

Другое дело, что кто-то имел в виду найти со мной “общий язык”. Я, действительно, довольно просто уступаю. До определенного предела. Но мне-то этот “общий” не был нужен, тем более что шел я на два-два с половиной года и должен был сделать за этот срок побольше.

С чего было начинать? Решил – с Нобелевской речи Александра Исаевича. Она всему миру известна, и прятать ее от совлюдей? Глупость же!

Поставили в № 11, набрали. Начали тиражировать.

Звонок (домой) от директора издательства (Ю.Ф. Ефремов).

– Мне “Речь” печатать запретили. Анонс о ней на обложке – тоже. А вы как хотите. Ваше решение меня не касается. Вы человек независимый. Что хотите, то и делайте.

– Кто вам запретил?

– Кто вообще запрещает?

– Но вы же часть тиража уже напечатали? Значит, эту часть под нож? Убыток? (Говорили позже – 11000 экз.)

– Ваше ли это дело – считать мои убытки? Я – не печатаю. А вы, человек независимый, как хотите, так и поступайте. Решайте, печатайте в другой типографии.

Действительно, было, что решать: остановить выпуск журнала или смириться с тем, что “Речь” снята, продолжать выпуск журнала в надежде на будущее? Два варианта. И дело вот еще в чем: будущее, на которое надеешься, – оно близкое или далекое?

Я был у тогдашнего зав. отделом культуры ЦК поэта Юрия Воронова. Очень болезненный, очень милый человек. Страстный рыбак, других страстей не замечал. Но знаю историю с рыболовецкой флотилией “Слава”. Он дал в “Комсомольской правде” (будучи ее главным редактором) такую публикацию, что затем 14 лет отсидел в ссылке – в ГДР (собственным корреспондентом “Правды”). Перенес он и ленинградскую блокаду. Сколько пережито, а – нынче? Идешь к нему и знаешь – результата не будет никакого. Милый разговор – и только.

Но – сходить надо.

Сходил. Поговорил. Спросил: к кому еще повыше мне надо сходить? К какому-такому секретарю ЦК, к какому члену? Ответ:

– Ни к кому не ходите. Бесполезно.

Другое дело – Солодин. Умный мужик, книжник. Начнет рассказывать о своей домашней библиотеке – заслушаешься. Я и заслушался. Сначала. Потом спросил:

– Ладно, я “Речь” сниму. А потом? Долго ли ждать? Лучших времен?

– По-моему, недолго.

Я вернулся в редакцию и позвонил Ефремову:

– Печатайте без.

В редакции люди недовольны: зачем Залыгин уступил? Они знали четко: нельзя уступать! А я не знал, кто выиграет, какие силы, – те, кто выступает против цензуры, или те, кто за нее? Вот какие мы все еще сильные, взяли и прекратили выпуск журнала! Выходил и не будет выходить. Я надеялся, что буду выходить, и выходить с Солженицыным. Позже мой друг, профессор Джеральд Миккельсон (Канзас), рассказывал:

– В США многие считали: в СССР предел гласности достигнут. Далее – партия ни на шаг не отступит.

Еще Джерри говорил:

– Залыгин напечатает не только Нобелевскую речь Солженицына, но и “Архипелаг”. Если бы он на это не надеялся, он ушел бы с поста главного редактора. Зачем-то он этот пост принял?

Ну а дальше возникла неожиданность, без которой никак ведь и не могло обойтись, но я о ней не подумал: Солженицын возник.

Возник сам Солженицын. Как всегда неожиданно и решительно: ничего не печатать (после “Речи”), ни “Раковый корпус”, ни “Круг первый”, ничего, только “Архипелаг Гулаг”.

Мы перезванивались, переписывались, я уговаривал А.И.:

– Будем действовать эволюционно: сперва “Корпус”, затем “Круг”, “Август”, вот и дойдем до “Архипелага”.

А.И.:

– Нет и нет! Ворота надо распахивать сразу и настежь! Распахнем – тогда мы хозяева положения, а станете действовать осторожно, исподволь – вас замотают. Одним словом: я даю разрешение на публикацию “Речи” и на “Архипелаг”. И ни на что другое.

Думал я думал: а Солженицын-то прав. И стал я двигать “Архипелаг”. Публикация “Речи”, спустя короткое время, прошла как-то даже и незаметно не только для редакции, но и для общества. Никто не расценивал эту публикацию как событие, как победу, победой мог быть только “Архипелаг”.

Беседовал с Солодиным. Он спрашивал:

– Вы сами-то “Архипелаг” читали?

– Нынче читал. И раньше читал. Одну ночь.

– В самиздате надо было читать. Вот тогда-то вы поняли бы, что это такое. Для партии и для советской власти. А сейчас уже не понимаете.

– Ну а какая может быть гласность без “Архипелага”? Неужели вы верите, что минуете “Архипелаг”?

– Нет, не минуем…

Итак, в Главлите была трещина. У начальника Главлита, Болдырева (был я и у него), – ни-ни, но здесь, в кабинете у Солодина, трещина была.

Вопрос с публикацией “Архипелага” выходил непосредственно на Горбачева. Болдырев дал мне это понять, хотя и без намеков было понятно.

На встречах Горбачева с интеллигенцией, с писателями прежде всего, о которых я говорил, он поддержал меня дважды.

Первый случай – с министром сельского хозяйства Никоновым. Мы в “НМ” печатали резкие статьи против мелиораторов, которые губили земли. Я такие статьи не только писал, но и печатал – кровное дело. Никонов нам препятствовал, и я заявил об этом на очередной встрече у Горбачева.

Горбачев строго погрозил Никонову пальцем: это как же так? Да разве можно мешать писателям в наше-то время?

Больше Никонов в наши экологические публикации не вмешивался. Кроме того, интересно было наблюдать, как грозящий палец генсека действует на члена Политбюро! (Вот бы написать-то!).

Второй случай: выступая на очередной встрече, я вручил М.С. петицию об отмене строительства азотного комбината (вторая очередь) в Новгороде. Эта вторая окончательно погубила бы город, первая уже нанесла ему (и наносит ежедневно) непоправимый урон. Петицию эту при входе в ЦеКа вручил мне новгородский писатель Борис Романов, который менее чем за сутки сумел побывать и в Новгороде, и в Ленинграде и вот примчался в Москву. Под петицией стояли подписи новгородцев и академиков Д.С. Лихачева, В.Л. Янина, еще много подписей, в том числе и моя.

И опять помогло – строительство второй очереди азотного комбината было отменено.

Естественно, это внушало мне определенные надежды и в деле с “Архипелагом”.

В перерыв заседания подхожу к Горбачеву:

– Михаил Сергеевич, ну а как же насчет “Архипелага”?

– И речи нет! Забудь! (М.С. – со всеми на “ты”, особенно – когда один на один).

Так было раз пять или шесть: нет разговора – и только. Но мы “Архипелаг” готовили к печати. Готовить его, собственно, было нечего, но мы всюду раззванивали о том, что готовим, что вот-вот…