Владимир Маяковский - Очерки (1927)

Приблизительно такой же отзыв был помещен и в парижских "Последних новостях".

Было около 1200 человек.

Берлин. Чай, устроенный обществом советско-германского сближения.

Прекрасное вступительное слово сказал Гильбо (вместо заболевшего т. Бехера).

Были члены общества: ученые, беллетристы, режиссеры, товарищи из "Ротэ Фанэ"; как говорит товарищ Каменева, "весь стол был усеян крупными учеными". Поэт был только один – говорят (Роган говорил), в Германии совестятся писать стихи – глупое занятие. Поэт довольно престарелый. Подарил подписанную книгу. Из любезности открыл первое попавшееся стихотворение – и отступил в ужасе. Первая строчка, попавшаяся в глаза, была: "Птички поют" и т. д. в этом роде.

Положил книгу под чайную скатерть: когда буду еще в Берлине – возьму.

Отвел душу в клубе торгпредства и полпредства "Красная звезда". Были только свои.

Товарищей 800.

В Варшаве на вокзале встретил чиновник министерства иностранных дел и писатели "Блока" (левое объединение).

На другой день начались вопли газет.

– Милюкову нельзя – Маяковскому можно.

– Вместо Милюкова – Маяковский и т. д. Оказывается, Милюкову, путешествующему с лекциями по Латвии, Литве и Эстонии, в визе в Польшу отказали. Занятно.

Я попал в Варшаву в разгар политической борьбы: выборы.

Список коммунистов аннулирован.

Направо от нашего полпредства – полицейский участок. Налево – клуб монархистов.

К монархистам на автомобилях подъезжают пепеэсовцы. Поют и переругиваются.

Мысль о публичном выступлении пришлось оставить. Помещение было снято. Но чтение стихов могло сопровождаться столкновением комсомольцев с фашистами. Пока это не к чему.

Ограничился свиданиями и разговорами с писателями разных группировок, пригласивших меня в Варшаву.

С первыми – с "Дзвигней". "Дзвигня" – рычаг. Имя польского левого журнала.

Это самое близкое к нам.

Во втором номере – вижу переведены и перепечатаны письма Родченко, так великолепно снижающие Париж. Хвалить Париж – правительственное дело. Он им займы дает. (Чего это Лувр Полонскому втемяшился – Полонскому с него даже займа нет!) Бороться против иностранной мертвой классики за молодую живую польскую литературу и культуру, левое и революционное – одно из дел "Дзвигни".

Интереснейшие здесь: поэт Броневский, только что выпустивший новую книгу стихов "Над городом". Интересно его стихотворение о том, что "сыщик ходит между нами".

Когда оно читалось в рабочем собрании, какие-то молодые люди сконфуженно вышли.

Поэт и работник театра Вандурский. Он один на триста тысяч лодзинских рабочих.

Он ведет свою работу, несмотря на запрещения спектаклей, разгромы декораций и т. д. Одно время он начинал каждое действие прологом из моей "Мистерии-буфф".

Критик Ставер.

Художница Жарновер – автор обложки "Дзвигни", и др.

Следующая встреча – с большим объединением разных левых и девствующих, главным образом "Блока" (не Александра).

Первыми вижу Тувима и Слонимского. Оба поэты, писатели и, кстати, переводчики моих стихов.

Тувим, очевидно, очень способный, беспокоящийся, волнующийся, что его не так поймут, писавший, может быть и сейчас желающий писать, настоящие вещи борьбы, но, очевидно, здорово прибранный к рукам польским официальным вкусом. Сейчас выступает с чтениями стихов, пишет для театров и кабаре.

Слонимский спокойный, самодовольный. Я благодарю его за перевод "Левого марша".

Слонимский спрашивает: "И за ответ тоже?" Ответ его вроде шенгелевского совета (удивительно, наши проплеванные эстеты с иностранными беленькими как-то случайно солидаризируются) – вместо "левой, левой, левой" он предлагает "вверх, вверх, вверх".

Говорю: "За "вверх" пускай вас в Польше хвалят".

Я не перечисляю друзей из "Дзвигни". Кроме них: Захорская – критик, Пронашко – художник-экспрессионер, Рутковский – художник, Стэрн – поэт, Ват – беллетрист и переводчик, и др.

Читаю стихи. При упоминании в стихе "Письмо Горькому" имени Феликса Эдмундовича вежливо спрашивают фамилию и, узнав,- умолкают совсем.

Последняя встреча – с "Пен-клубом". Это разветвление всеевропейского "Клуба пера", объединяющее, как всегда, маститых.

Я был приглашен. Я был почти их гостем.

Утром пришел ко мне Гетель – председатель клуба.

Человек простой, умный и смотрящий в корень. Вопросы только о заработках, о профессиональной защите советского писателя, о возможных формах связи. Гетель увел меня на официальный завтрак с узким правлением – маститых этак шесть-семь.

Разговор вертелся вокруг способов получения авторских гонораров за переводимые Советским Союзом, хотя бы и с кроющими примечаниями, вещи. Малость писателей завтракающих при большом количестве членов объясняется, должно быть, дороговизной завтраков и боязнью, как бы из-за меня чего не вышло, а им чего не попало.

Общие выводы.

По отношению к нам писатели делятся на три группы: обосновавшиеся и признанные своей буржуазной страной, которые и не оборачиваются на наше имя, или вполне хладнокровны, или клевещут. Центр – это те, степень сочувствия которых измеряется шансами на литературную конвенцию и связанною с ней возможностью получить за переводы. Последние, это первые для нас,- это рабочие писатели и лефы всех стран, связь которых с нами – это связь разных отрядов одной и той же армии – атакующей старье, разные отряды одного революционного рабочего человечества.

[1927]

Сейчас я проехал. Польшей, Чехословакией, Германией, Францией. Богатые этих стран чрезвычайно различны: поляк – худ, щеголеват, старается притвориться парижанином; немец – толст и безвкусен; чех – смахивает на нашего спеца; француз – скромен и прост, ни по костюму, ни по объему его живота не узнаешь о количестве его франков.

Вид работающего пролетария одинаков: одни и те же синие блузы и на чешском металлисте, и на железнодорожнике Бельгии, и на водниках Эльбы. В Льеже отправлялся куда-то вагон дорожных рабочих, и они с энтузиазмом свистели нашему курьерскому поезду. На одном из маленьких канальчиков я видел даже совсем репинскую картину: две бабы тащили лямками небольшую баржу – своеобразные бурлачки. Крестьянку Польши под микроскопом не отличишь от белорусских баб. Я видел их работающими и на польской части Белоруссии и на советской. Только проволочные заграждения границы отделяют их.

В Праге я пошел на один из огромнейших заводов в Средней Европе – акционерное общество чешско-моравска – "Кольбен". Это две группы заводов – электрические и механические. Строят паровозы, автомобили ("Прага"), прожекторы для румынской армии и т. д.

Хожу по механическим. Рабочих человек восемьсот. Нагрузка слабая,- им пока не надо паровозов. Ремонтируются мелкие военные тракторы, перевозившие пушки, теперь продаваемые крестьянам. Бока тракторов еще пестрят военной маскировкой. В полную нагрузку работают только автомобильные мастерские. Вырабатывают тысячи три машин. Это, конечно, не Форд. Работают с прохладцей. Места – хоть завались.