Владимир Маяковский - Очерки (1927)

– Вот этот рабочий,- указывает с гордостью инженер на старика,- только что у меня автомобиль купил. Дочке в Румынию в приданое посылает.

– Сколько же у вас зарабатывают?

– О, до 70 крон в день,- говорит инженер – (рубля 4).

Переспрашиваю другого, незаинтересованного, спутника.

– Ну, крон до сорока. Большая разница.

Из-за этого автомобильчика старик служил на заводе 37 лет!

Часовой обеденный перерыв.

Подвозят на низких площадках "горки парки" – "горячие пары" (сосиски) и пиво.

– А столовой у них нет?

– Есть. Только они сами туда ходить не любят.

Когда я вышел – напротив на заборчике обедали двое рабочих: помоложе и постарше, отец и сын, должно быть. Девочка, лет 8-9, принесла им обед в чистых двухэтажных судках. Странная столовая.

– Всегда у вас такая идиллия?

– Да, у нас тихо,- коммунистов на завод не принимаем.

– А если окажется?

– Надолго не окажется. Здесь выходного пособия не платят.

– А если машиной искалечат, если станет инвалидом?

– Судиться будет – ничего не получит. Без суда выдаем уменьшенное пособие.

Иногда выдаем до двух лет.

– А потом?

– Потом его дело.

Шедший с нами врач рассказывает:

– К нам в больницу привезли рабочего. Рана. Спрашиваю: кто ранил? Что вы!

Товарищ ранил. В драке? Из ревности? Нет,- по просьбе. Как по просьбе? Я – безработный. Я хотел пожить в больнице и подкормиться.

Чехословакия одна из самых демократических, свободных политически стран. Здесь легальная компартия. Одна из сильнейших в Европе. Коммунистическая газета "Рудэ право" имеет около 15 000 тиража. Правда, здесь полная свобода и белым. Недаром – это центр российской эмиграции. В славянском кабачке сиживает и сам Чернов.

К вечеру рабочий наряжается в чистое платье. Он сберегает 10 крон, чтобы пойти на свой бал. Там представление, там и фокстрот. На последнем коммунистическом балу в марте, в огромном помещении "Люцерна", было около 4000 человек.

На сцене синеблузники. Вот, например, сцена "Слезы Крамаржа". Чешский "твердолобый" Крамарж плачет над дачей, отнятой большевиками у него в Крыму.

Впрочем, синеблузник – это название. Синие блузы носить запрещают. Подвели под какой-то старый закон о запрещении носить "форму" и однажды задержали на улице синеблузников, отвели их в участок, сняли рубашки и домой отпустили голыми.

С Крамаржем такого не случалось. Ему в Чехословакии значительно свободнее.

Прага

[1927]

Когда я ехал за границу, знакомые пионеры наказали мне:

– Езжай-то ты езжай, товарищ Маяковский, но когда приедешь, все про ихних пионеров расскажи.

Поехал я сначала в Чехословакию. Приехал в столицу, в Прагу, и сейчас же у товарищей спрашиваю:

– Покажите мне, где у вас тут пионеры. Товарищи отвечают:

– Их и искать не надо, они сами вечером на вашу лекцию придут.

Вечером я читал в народном доме лекцию и свои стихи. Народу пришло много – больше тысячи. Между взрослыми – и детей пионерского возраста достаточное количество.

Читаю я стихи и все время зал оглядываю: дети есть, а пионеров не видно. Ни единого красного галстучка. После лекции подходит товарищ с двумя ребятишками, я на него накидываюсь:

– Где же твои пионеры? Двое ребят ответило разом:

– Мы и есть пионеры…

– А галстуки где ж?

Один порылся и достал из кармана скомканный красный галстук.

– Вот он. Дома надеваем. А как выйдем из дому – в карман. А то полиция отбирает,- и нам и галстуку достается. Один раз пошли мы с братом в рабочий театр. Брат у меня в "Синей блузе" играет. Ставили пьесу "Плач Крамаржа".

Крамарж этот раньше русским буржуем был. Большевики у него в Крыму дачи отобрали и на дачах санатории да дома отдыха устроили. Крамарж обиделся, уехал в Прагу, свою партию фашистов собрал – ругает теперь советскую республику на чем свет стоит, агитирует здесь, чтобы большевиков не признавали, да о потерянных дачах с женой по вечерам плачет.

Наши комсомольцы-синеблузники его и передразнивали. Все хохочут,- только сыщикам неприятно. Возвращаемся после спектакля; я в галстуке, брат в блузе.

Вдруг откуда ни возьмись полицейский. – Пожалте, говорит, в участок.- В участке какой-то усач спрашивает: – Что вы за люди и почему в форме ходите? – А мы ему в ответ: – Мы коммунисты, у нас страна свободная. Как хотим, так и ходим.

Усач рассвирепел и говорит: – Коммунизмом вы можете вполне свободно дома заниматься, а на улицах мы пока начальники. Снимайте форму.

Мы было начали возражать, но на нас трое накинулись очень вежливо, но и очень настойчиво. Не отобьешься. Один галстук сдернул, а двое с брата блузу стянули.

Так мы и домой пошли. Мне еще ничего, а брат в одной спортивной фуфайке две версты сквозь город рысью протрусил.

– Ничего,- говорю им,- приезжайте в Москву, там до отвала находитесь.

Но дети справедливо возразили:

– Про Москву мы знаем, но мы и в Праге московской свободы добьемся. Страна наша в десять раз меньше вашей, а у нас уже две тысячи пионеров, да в секции Красного Спортинтерна 30 000 детей. Мы среди них работаем. Кто поймет, что такое пионер, тот к нам переходит. Много у нас коммунистов вырастет.

При отъезде из Праги просили меня советских пионеров приветствовать, журнал свой дали, "Kohoutek" – "Петушок" называется.

[1927]

Глаза трудящихся Советского Союза с особым вниманием останавливаются сейчас на Польше. К сожалению, о Польше пишется мало. Во-первых, потому что в Польшу труден доступ советскому писателю. Во-вторых, Польша лежит на полдороге к большим странам, и ее переезжают не задерживаясь.

Поэтому считаю не лишним передать вам некоторые впечатления моего десятидневного пребывания в Варшаве.

Столбцы. Пограничный пункт. То, что называется "шикарное" здание! Белое, как будто с золотом. Как отличается эта станция от наших грязных станциишек! Думаю: если так пойдет и дальше – Польша действительно разбогатела и расправилась.

Ничего подобного. Станция – это только пыль в глаза. За этой станцией до самой Варшавы нищий белорусский пейзаж, ничем не отличающийся от беднейших местечек нашего Союза.

Только подъезжая к Варшаве, задолго до нее видишь дым фабричных предместий.

Кажется, что поезд долго разгоняется, чтобы влететь в огромный клокочущий город.

Однако поезд останавливается у одного из таких предместных зданий. Это – центр.

Это – вокзал. Разгон остается разгоном.

Одни поляки называют Варшаву маленьким Парижем. Во всяком случае, это очень маленький Париж. Варшава на Париж похожа так, как киоск Моссель-прома на Сухареву башню. Если парижские бульвары залиты движущимися огнями, то здесь две-три полувертящиеся вывески. Если Париж кишит наряднейшими модницами и модниками, то здесь десяток-другой пижонов кокетничает вышедшими на пенсию модами.