Николай Лесков - Модный враг церкви

— Я накажу его.

— В течение какого времени вы будете его наказывать?

— В течение какого времени? Как вы это странно спрашиваете!

— Ну, однако: будете ли вы его наказывать, например, в течение десяти лет?

— Ну, еще что!.. Десяти лет!

— Ну, в течение года?

— Ну, и в течение года тоже очень странно!

— Ну, в течение месяца?

— Да что там месяца, — наказал бы просто, да и все тут.

— То есть наказали бы одновременно?

— Ну да… конечно… но строго.

— Но одновременно?

— Да, одновременно.

— Почему же это так?

— Что такое: почему это так?

— Почему одновременно? Почему вы его не наказывали бы в течение месяца, года или десяти лет?

— Как почему?

— Так просто: почему?

— Потому что это было бы несправедливо.

— Несправедливо!

— Да, несправедливо… По крайней мере, с моей точки зрения, несправедливо.

— И с моей несправедливо, — отвечает спирит, — но тогда позвольте же вас спросить, как же, «если мы зли суще», гнушаемся только долгим наказанием и считаем его несправедливым, то как же мы наглы и низки, допуская, что вечный Отец наш не возгнушается еще большею несправедливостию кары вечной за быстротечную злобу?

— Да, но вы, кажется, говорите ересь.

— Не знаю, как вам это угодно будет называть, — отвечает спирит.

— И потом… вы это смешали с таким будничным вопросом… мое дитя… в гостях… калечит хозяйского сына…

— Но разве чрез сравнение своих чувств к вашему ребенку вам не удобно подходить к постижению отеческих чувств вашего вечного Отца?

— Положим, но…

— Или вы, как материалист, находите, что ваше назначение только пожить на земле?

— Если я вам отвечу да?

— Мне останется пожалеть о том, что вы во многое еще не вникали.

— А если я отвечу нет?

— То я спрошу вас, разве вы не в гостях на земле?

— В известном смысле, разумеется… вы правы.

— В каком же смысле не прав я? Не в том ли, что за неумение дитяти вести себя в гостях Отец не признает справедливым наказывать его в доме своем вечно?

— Н… нет… конечно, не в этом.

— Ну, так мы согласны, — отвечает спирит, и он не ошибается: он уже сделал много для соглашения с собою своего диспутанта.

Избивает Дарья Соколова семейство Ашмаренкова (или, пускай, только все так уверены, что она его избила). Преступление кровавое, страшное и жестокосерднейшее. Прежде чем некоторыми особенностями производства суда по этому делу присяжные произнесли этой женщине оправдательный приговор в убийстве, положим, что был высокопоставленный человек, споривший в одной спиритской беседе о словах Суси Джонсон, — теперь он снова является и говорит:

— Вот вам и пример: неужто и эту Дарью Соколову несправедливо будет карать вечно?

— Несправедливо, — отвечают ему спириты.

— Всегдашняя каторга на земле и ад за гробом ею вполне заслужены, — говорит спокойно высокопоставленный человек.

— Но разве каторга способствует смягчению и совершенствованию ожесточенного и низкого духа?

— Нет; но она его смиряет.

— Это не может быть заботою высшего правосудия, и потом здесь слово всегда употребляется условно и само за себя не отвечает.

— Это как?

— Если Дарье Соколовой теперь тридцать пять лет, то никакой земной суд, не желая себя компрометировать, не может ее осудить на более, как на сорок пять лет работы.

— Кто же это стеснил земное правосудие таким ограничением?

— Вечный Отец, который положил человеку жить «семьдесят лет, а еще же в силах восемьдесят лет, а что более того, то труд и болезнь». Когда ей исполнится восемьдесят лет, земное правосудие должно будет освободить ее, потому что жизнь ее обратится в «болезнь».

— Да; но идея… идея правосудия…

— Оставьте ее в покое. Предположите себе невозможное или, если вы верите во всемогущество Сотворившего небо и землю, то даже и возможное. Предположите, что смерть получает на время запрещение «резать Божию ниву» на земле, и все мы, ныне живущие, живем и живем, и счет летам своим позабыли, а все живем.

— Ну, и что же?

— А зауряд со всеми нами живет в каторге осужденная оставаться там навсегда и Дарья Соколова, и силы ее крепки, и лета ее не скудеют. Прошло, положим, двести лет, и вас спросят: не довольно ли с Дарьи Соколовой? Не отмучилась ли она вдоволь в двести лет за убийство Ашмаренкова? Что вы скажете?..

— Гм… да… ну…

— Позвольте: я вижу, что отпустил невеликую порцию этой Дарье, и это вас затрудняет. Ну, я предложу вам тот же вопрос, когда вы уже прожили век Мафусаила, и Дарья Соколова пробилась в каторге девятьсот шестьдесят девять лет: прикажете ли еще держать ее или скажете: «довольно»? Подвергните вопрос этот обсуждению правдивейшего судилища, и оно, конечно, придет в ужас, как так долго могло длиться наказание за преступление, о котором уже исчезло самое слабейшее воспоминание десять сот лет назад. Будете ли вы, требующий вечной кары Дарье Соколовой, против этого последнего суда?

— Конечно, нет!

— И мы с вами снова согласны! Но тогда только вот затруднение: как же вы хотите, чтобы Дарья мучилась веки веков, без всякого их исчисления, и признаете это справедливым?

— Разве я это сказал?

— Хуже, — вы сказали, что есть кто-то достойный вечного ада и что, следовательно, есть тот, кто устроил этот вечный ад…

Хорошо поставленный человек долго вертел свою золотую табакерку, минутами улыбался и ушел, тепло и дружески пожав руки компании.

Недавно прошедшею зимою этот хорошо поставленный человек (мы говорим так, как бы он был) снова посетил спиритский кружок, но уже не один, а в сопровождении молодого человека, члена одного мусульманского посольства.

— Вот, — сказал он хозяину дома, известному спириту, — вот этот молодой человек, с которым мне часто доводилось на даче беседовать о вашем учении, необыкновенно заинтересован спиритизмом и неотступно просил меня дать ему случай ближе познакомиться с этим учением. Я спрашивал вашего позволения привезти его, и вот с вашего согласия и привез.

Мусульманин с восточною пламенностию впился в смысл речей, в которых ему излагались спиритские верования и убеждения, и чем долее слушал, тем все решительнее приходил в больший восторг и смущение. Это было замечено, и мусульманин тут же откровенно сознался, что его пленяет спиритизм до того, что он «бросился бы в эту веру, но что его совесть и опасение огорчить старика отца стесняют его решимость оставить свою старую веру» (то есть мохамеданство).

Но перед чем остановился бы всякий церковный проповедник, перед тем спирит не встречает даже малейших затруднений. Мусульманину объяснили, что спиритизм не хочет вытеснять никаких старых вер, что «в одной и той же гостиной у всякого гостя свои манеры, и против тех из этих манер, которые не посягают на общее спокойствие всех гостей, новое мышление воспрещает всякое раздражение. Спиритски верить и мыслить можно, оставаясь в своей гостиной с теми манерами, с какими в нее введен», то есть можно оставаться измаильтянином, иудеем, эллином и самарянином, и в то же время быть по мысли и по вере спиритом.