Николай Лесков - Сборник статей

Англичан обыкновенно считают, и по справедливости, народом промышленным и предприимчивым по преимуществу. А между тем легкомысленные французы навряд ли уступят им в изобретении отраслей промышленности, иногда с первого взгляда даже невозможных. Так, например: на палубе одного парохода, отправлявшегося из Кале в Дувр, важно прогуливался один английский джентльмен с сигарою во рту. Вдруг к нему подбегает вертлявый, любезный француз, с которым он познакомился в Трувиле. После первых приветствий между ними завязался разговор такого рода.

— Я еду в Брайтон.

— А я в Лондон.

— Долго вы намерены там пробыть?

— Не знаю, право, это зависит от обстоятельств, как пойдут дела.

— Так вы едете по делам, не для удовольствия?

— Да, я везу одного молодого англичанина к его семейству.

— Вы, вероятно, его учитель?

— Нет.

— Где же ваш молодой друг, его не видно на палубе?

— Он внизу.

— Так пригласите его отобедать с нами.

— Это невозможно, он мертвый.

— Мертвый!

— Он лежит в свинцовом гробу. Мое занятие в том и состоит, что я перевожу тела особ, скончавшихся во Франции, к их родственникам. Это дело очень выгодное, и если вам когда-нибудь понадобятся мои услуги…

Англичанин закашлялся, поблагодарил своего любезного собеседника и под предлогом морской болезни поспешно сошел в свою каюту, откуда не выходил до самого приезда в Дувр.

Предполагаемое авторство Н. С. Лескова. 1869 год.

Между нашим обществом и нашею печатью начинает устанавливаться взаимнодействие, которое в надлежащем его виде весьма желательно и полезно: печать должна быть органом, выразителем лучших стремлений и убеждений общества, разъяснителем его потребностей; общество в свою очередь должно проверять суждения печати и, когда оно найдет их достаточно выясненными, основательными, здравыми и полезными для себя, проникаться сознанием их важности и потребностию их осуществления. Но необходимым условием этого законного взаимнодействия печати и общества должно быть взаимное признание обществом права свободы и независимости суждений за печатью, печатью — права свободы и независимости действий за обществом. Нарушение этого условия может сопровождаться весьма печальными и вредными последствиями и для печати, и для общества: вместо свободного и нормального взаимнодействия их друг на друга, основанного на взаимном уважении, может установиться деспотическое отношение или печати к обществу, или общества к печати, причем печать может являться доносчиком на общество властям, сыщикам, палачам, а общество преследователем и казнителем тех или других суждений, не нравящихся и не льстящих испорченному вкусу тех или иных кружков и даже целых масс. Взаимное, сознательное уважение печатью прав общества, обществом — прав печати, чуждое обидного высокомерия и всякого насилия, вот первая обязанность печати к обществу и общества к печати.

Все эти общие соображения мы нашли нужным высказать по поводу весьма недавних событий — событий весьма печального характера, которые именно проистекли из забвения и печатью, и обществом указанной нами первой обязанности. Речь идет у нас о недавних случаях с редакторами и издателями так называемых русско-польских газет: «Вести» и «Нового времени». Не успела облететь Россию молва о смоленском поражении редактора «Вести», как стряслось подобное же несчастие над г. Юматовым, редактором «Нового времени», — его выпроводили вон из клуба, находя его присутствие там неуместным. Теперь, когда не забыто еще ни скарятинское поражение в Смоленске, ни юматовское изгнание в Петербурге и когда печать и общество протестуют против непринятого у нас способа г. Скарятина распространять навязчиво свою газету в русском дворянском сословии, вдруг неожиданно грянул гром над третьим лицом, разделяющим все выгоды и невыгоды первых двух публицистов. Мы говорим о г. Киркоре, ответственном редакторе в первую половину 1869 года «Нового времени».

Беда, постигшая последнего, как и беды гг. Скарятина и Юматова, проистекла не из правительственных сфер; она имела источником своим оскорбление газетою «Киркора» целого отдельного кружка, из которого выступили мстители более грозные, чем смоленские застольники и члены петербургского клуба. Забвение органом печати, редактируемым г. Киркором, своей первой обязанности относительно общества, тираническое презрение к последнему повело в свою очередь оскорбленную им часть общества к забвению своей обязанности относительно печати и затем к самоуправному, тираническому тоже, поступку против редактора. Низверженный тиран всегда являлся жалким существом, и г. Киркор смирился так, как не смирялся еще никто из редакторов издававшихся и издающихся в России газет.

Дело происходило так. В 46-м нумере «Нового времени» г. Киркор напечатал фельетон, в котором назвал «пустоголовыми» офицеров кавалергардского полка. Полк был весьма естественно оскорблен, и офицеры собрали совет, чтобы решить, какие меры предпринять им против бесцеремонного редактора «Нового времени». В собрании всех офицеров, как мы слышали, по двукратном совещании, положено было потребовать от редактора удовлетворения особого рода. Из среды офицеров оскорбленного полка был избран по жребию один, который от лица всего полка должен был истребовать от забывшегося редактора желаемое полком удовлетворение. Для переговоров об этом со стороны полка отряжены были к г. Киркору два офицера.

Г. Киркор принял предложение, но впоследствии в решительную минуту предпочел дать гг. офицерам не то удовлетворение, которого требовал обиженный полк, а иное, которое он сам измыслил и которое, впрочем, депутаты кавалергардского полка снисходительно приняли. Г. Киркор дал обязательство напечатать в своей газете следующие, в 50-м нумере с буквальной точностию и напечатанные, строки:

«На столбцах моей газеты вкрались оскорбительные и неприличные выражения про кавалергардов, вследстве чего и потребовано было от меня удовлетворение. Не признав возможным на это согласиться, я дал обязательство объявить об этом в издаваемой мною газете с клятвенным обещанием впредь не печатать про военных никаких отзывов ни с хорошей, ни с дурной стороны. А. Киркор».

Несколько выше, в том же самом нумере, после которого подписчики «Нового времени», в силу клятвенного обещания г. Киркора, ничего уже не прочитают про русских военных людей ни с хорошей, ни с дурной сторон, г. редактор, без сомнения, в сильном волнении и с некоторою потерею способности соображать, объясняет, что он вовсе не хотел обидеть кавалергардов, что прилагательное «пустоголовых» у него относилось к слову кавалеристов, а это только по недосмотру напечатано: «кавалергардов»; что последних он, г. Киркор, и в мысли не имел назвать такими, потому что само общественное положение их уже показывает на уровень их умственного развития и, следовательно, говорит ясно, что они близко принимают к сердцу общие всем образованным людям чувства филантропии, человеческого долга и уважения к личности. Он затем просит читателей «исправить его ошибку». Испуганный и растерянный, г. Киркор, «спасаясь от беды, в другую вязнет более»: успокаивая кавалергардов, он на самом деле снова оскорбляет их — под родовым названием кавалеристов (кавалергарды тоже кавалеристы, как уланы, драгуны), и не только их, но и все кавалерийские полки, сколько их есть в России; отклоняя один вызов, он накликает на себя множество новых, которых, надеемся на обычное русскому человеку великодушие и милосердие ко всем несчастным, даже к убийцам, наверное не последует. Положение г. Киркора истинно жалкое!