Николай Лесков - Статьи

Мы высказали о них свое мнение весною, когда они блистательною пустотою закончили свой прошлогодний сезон, и считаем своею обязанностью, не утомляя читателей, сообщить им, насколько наши говорильни с открытием нынешнего сезона изменились к лучшему или к худшему.

1) Экономическая большая говорильня (Вольно-экономическое общество), как огромный стоячий пруд, вечно покрыто тою же сплошною тиною, которая уже так стара, что невозможно определить глазомером, насколько каждый год густеет эта тина и мельчает ли днище стоячих вод, ее выделяющих. Здесь ни одной рациональной перемены, даже ни одной попытки к реформе: все довольны сами собою, и мы ими очень довольны, потому что это люди благовоспитанные, — знают, что они ничего не делают, по крайней мере и не шумят, не крутятся как куклы на ниточках, а положительно, капитально, с чисто московской солидностью не только ничего не делают, но и ничего не хотят делать. — Положительно хорошие люди.

Цепи они для скота приобрели и производят ими торговлю, только плохо продаются. Надо бы рекламки сделать, хоть в “Пчелке” что ли. “Трудов Вольного экономического общества” обозные извозчики не читают, да они, впрочем, и ничего не читают; а кроме извозчиков, этих скотских цепей у “Вольного экономического общества” купить некому, и придется им ржаветь в модельной комнате до второго пришествия, то есть до второй попытки вольных экономов заготовить полезные орудия для распространения их по дешевой цене.

Мы говорили, что вольные экономы, владея большим капиталом, приобретенным чрез пожертвования, не умеют им распорядиться или распоряжаются им самым непроизводительным образом. То же самое скажем и теперь. Мы говорили, что члены этого общества вовсе не экономисты, а говоруны. То же самое скажем и нынче. Мы говорили, что нельзя даже питать надежд на пробуждение в этом обществе какого-нибудь осязательно-полезного движения, какой-нибудь попытки войти в жизнь края с доброй инициативой. Нынче скажем, что надежд этих еще меньше, ибо наши говоруны

“Чем старее, тем хуже”.

2) Малая экономическая говорильня (Политико-экономический комитет, учрежден при Вольном экономическом обществе) находится по-прежнему под управлением бывшего профессора политической экономии Ивана Васильевича Вернадского. Это его креатура, и он здесь как патриарх в родной семье, держится несколько фамильных принципов, то есть управляет родом своим с некоторым оттенком, весьма впрочем тонко проводимого и самого либерального, деспотизма. Он не кипятится и не топочет лошачком, как делает председатель одного пеккинского комитета, а стоит благородно, гордо, осанисто, держит себя с достоинством и род свой в достоинстве удерживает. Он не кричит пронзительным фальцетом: “Господа! Если уж вы меня избрали в председатели, так позвольте мне быть председателем” (то есть нраву моему не препятствуйте), как это делает тот же, топочущий лошачком, пеккинский ученый. Иван Васильевич не только сам не кричит, но и роду своему кричать не позволяет. У него во всем субординация и порядок. Он, если войдет в какой-нибудь экстаз, то выразит все это, так сказать, мимически, благородным жестом, энергическим словом, — жару, инбирю в речь подбросит и только; но всегда непременно начнет деликатно. Скажет: “Милостивые государи! Само собою разумеется”, а тут и пойдет. Если же другие забудутся и заведут дезордр, то он сейчас за колокольчик, поднимется, скажет: “Милостивые государи! Само собою разумеется… ” и докажет, что в собраниях просвещенных людей дезордра быть не должно; но он докажет это так, что те самые люди, которые производили дезордр, убеждены, что Иван Васильевич выражает их собственные мысли. У него хочешь говорить, так дай прежде кончить другому, а не ори, не перекрикивай чужого слова шириною непомерной глотки. Говори всяк в свое время. Так это у него и ведется, и беседа в его говорильне действительно похожа на беседу порядочных людей, собравшихся потолковать и толкующих, не перекрикивающих друг друга.

Мы так нетребовательны и так хорошо знаем, как трудно призвать какую-либо горсть нашего люда к какому-либо делу, не доставляющему ни прямых выгод, ни особого удовольствия, да еще заставить его подчиниться правилу, порядку, закону, хоть бы самому необходимому, — что мы и в одной этой выдержке г. Вернадским своего рода полагаем не малую с его стороны заслугу. Научил хоть тридцать или сорок человек вести себя как следует в публичных прениях.

Без всяких шуток, если принять во внимание, что И. В. Вернадский, удаляясь от своего благородного друга и ученого противника Владимира Павловича Безобразова (известного сочинителя неудобочтимых экономических статей), мог завербовать в свою говорильню только самое ограниченное число сепаратистов из Политико-экономического комитета Географического общества, а на пополнение комплекта брал кого с дубка, кого с сосенки, нельзя не подивиться, что беседы в его говорильне действительно ведутся во всех отношениях лучше, чем в прочих говорильнях, и особенно в Комитете грамотности, где безобразие заседаний доходит до последних размеров. Вообще он, несомненно, лучший из наших петербургских спикеров.

О пользе, приносимой малою экономическою говорильнею, не может быть никакой речи, потому что эта говорильня не имеет ровно никаких средств проявлять свою деятельность во внешности: она только может заниматься известными вопросами в теории.

Но, может быть, и занимаясь теоретическими рассуждениями, она могла бы принести более пользы, чем она приносит? Очень может быть, и мы постараемся это доказать, как только покончим с тремя остающимися к отчету говорильнями и от вопроса, что говоруны делают, перейдем к вопросу, что они могли бы делать?

3) Географическая говорильня (Русское географическое общество) положительно бездействует. Кроме экспедиции, работающей на Каспийском море, да сибирского отдела, нигде и ни в чем не видно его инициативы. После блестящих его заседаний, происходивших под председательством великого князя Константина Николаевича, два года тому назад, мы решительно не узнаем, что с ним сделалось? Где делись эти молодые, свежие люди, которые вошли и заговорили как-то смело, честно, дельно? Куда спрятался этот отлично разрабатывавшийся там и вовсе неразработанный еще вопрос о русском расселении? Что делают отделения этнографии и статистики? Почему молодые, способные члены никуда не посылаются, и еще мудренее, почему они или не ходят в заседания, или даже вовсе выбывают из общества? Все эти вопросы весьма интересные, и ежели географическое общество, или по крайней мере хоть редактор его записок г. Бестужев, ставит во что-нибудь любопытство публики, недоумевающей, почему это общество так вяло и пассивно, то, авось-либо, хоть словцом обмолвятся на эти вопросы. Пассивность этого общества доходит вот до чего: один русский литератор, известный собиратель песен, былин и прочего, просил у общества посодействовать ему только выдачею бумаги, гарантирующей во время ходьбы от подозрений и недоразумений. Общество не дало такой бумаги, нашло себя не вправе этого сделать. Что же оно может? Говорить? Оставим другие отделения, но что, что, спрашиваем, сделают когда-нибудь таким образом статистики и этнографы?.. Ведь это толченье воды, игра в обедню, пустяки, вздор, ломанье и больше ничего. Нам не раз доводилось слышать от молодых, некогда рьяных членов этих отделений географической говорильни, что не стоит ходить в ее заседания, и мы с ними вполне согласны. Сядь да прочти порядочно составленные очерки и рассказы из народного быта, да добрую статью, вроде тех, какие время от времени попадаются в журналах, — <���в> сто раз более узнаешь, чем слушая безобразовские бредни и глядя на его нервораздражающую жестикуляцию, положительно неудобную для кружка людей мало-мальски просвещенных. Не хвастаясь, укажем на статистические этюды, напечатанные в октябрьской книжке нашего журнала: их прочтешь и поймешь и даже придешь по ним к известному заключению. А нуте-ка, одолейте статистическую гиль, появляющуюся иногда в записках Русского географического общества. Черт ногу сломает, прыгая по этим цифрам, а не поймет ничего, и это тоже статистика называется!