Юрий Мамлеев - Россия вечная

Все эти своеобразные прорывы (во вторую реальность) происходят на фоне многочисленных картин, сцен, описаний, которые как раз и связаны уже со спецификой русского наличного бытия, где главными чертами являются, например: 1) «Неизвестная тоска»; 2) желание уйти «далеко — далеко отсюда…» (то есть в запредельное); 3) некоторая «озадаченность» перед лицом мира, иногда переходящая в ощущение, что «мы все живем на пустом свете» (то есть феноменальный мир как бы теряет свою «плотность», «устойчивость»); 4) наконец, склонность к некоему «солипсизму»… Таких и другого рода «сторон» много рассыпано в этой книге, и все вместе они образуют специфический аромат русского бытия, безошибочно угадываемый как только русский…

Что еще более важно, в этой книге явно проскальзывают также некоторые моменты, которые являются выражением скрытого присутствия «Последних отношений» или «готовности» к ним в русском самосознании и в русском бытии.

Например, символично и грозно в этом отношении звучит текст, что «мужички» «… хотели спастись навеки в «пропасти котлована». Спасение в «пропасти», в «бездне» — весьма многозначительный намек…

Не менее многозначителен и отрывок, приведенный нами выше, о «мирной тоске» (то есть тоске, когда сняты все противоречия и «тосковать» казалось бы не о чем), в том же ключе и другие тексты, например, о том, что «неужели внутри всего света тоска»…

Здесь важен символизм, связанный с тем, что в любой ситуации сохраняется «грусть», «неудовлетворенность», «лишенность» — что является еще одним скрытым аналогом высшей антиномичности, отражающей трансцендентную Бездну, когда даже владение Истиной парадоксально сосуществует с Лишенностью и Тоской (которые понимаются здесь «позитивно», то есть как «инструменты», «средства» проникновения в то, чего «нет»).

И, когда Вощев поднимает с земли мертвую Настю, он, поцеловав ее, находит «больше того, чем искал».

Иными словами, в «отсутствии» (в смерти), в том, чего «нет» (живой Насти уже нет) — заключено нечто большее, чем в том, что присутствует, чем можно обладать и что можно знать.

Высшая гениальность автора и предназначенность этой книги — неоспорима.

Теперь снова вернемся ко «второй реальности». Это «выпадение» из контекста обычной жизни придают русской повседневной жизни качество, которое можно определить как «фантастичность наличного бытия». Иными словами, самое легкое, самое, казалось, незаметное присутствие в обычной жизни этого «второго плана бытия» придают самым обычным реалиям некоторый оттенок не столько «иррациональности», сколько еле заметной «трансформации» обыденной жизни в «иное». Как будто все идет как обычно, но в то же время с особым «сдвигом» или «привкусом».

Разумеется, приведенные нами «определения» не обнимают все стороны этой льющейся как река, огромной, трудно выразимой второй реальности, в содержании которой нет фиксации определенного «мировоззрения», философии, набора идей, а есть именно параллельный, полуописуемый поток бытия, который никоим образом не может быть «концептуализирован» и «понят» обычными средствами.

В нем, в этом «потоке», могут присутствовать некоторые элементы, вроде бы «определяемые» (например, утробно-онтологический «солипсизм», затаенная вневременность, «алогичность», «высшая нелепость», тоска обыденности, некий «обход» реально-обыденного и т. д.), но настолько разнородные, что здесь бессмысленно говорить о попытке обобщения, к тому же этот поток бытия, возможно, и в принципе по ту сторону «человеческих» обобщений. В то же время он вполне конкретен по эффекту, который он производит в сознании.

«Проявляться» он может, конечно, не только в «повседневной» жизни и «отражаться» потом в литературе, в обратном порядке влияя на жизнь, но и в народных сектах или, скажем, даже в каких-то аспектах Окаянной Руси, о которой мы уже писали выше. Однако здесь (в сектах, например) «вторая реальность» проявляется не в «идеологии», «ритуалах» или в «учениях» — а опять в некоторых еле зримых трансформациях бытия или в его элементах. Но, видимо, именно она (ибо этот поток бытия течет по ту сторону всякого морализаторства, идеологии, «рацио» и тому подобного) придает, например, даже «великой, темной и пьяной» Окаянной Руси привкус самоценности, той «самоценности», которая есть или может быть в любой форме русской жизни (кстати, и в «обыденной») и которая заставила Блока написать знаменитые строчки

Эта особенность реальности, несомненно, имеет глобальное значение, ибо она придает русскому бытию вообще (русской жизни в любой ее форме) скрытый внутренний «замысел».

Я уже не говорю о том, что тайна тайн России, «Последние отношения», которые могут проникать почти во все концентры России и в то же время выходить за их пределы, вероятно, незримо присутствуют во второй реальности или за ней, образуя третий подпольный поток русской жизни. Но, конечно, «Последние отношения», имея совершенно «определенный» высше-метафизический, то есть выходящий за пределы онтологии «смысл» или, точнее, «за-смысл» (в плане связки: Россия — Абсолют — Бездна по ту сторону Абсолюта), может лишь входить своими «моментами», «проколами» во «вторую реальность», как, впрочем, она может входить и в другие аспекты России. Ясно, что вторая реальность, второй план русского бытия образует свою собственную, независимую Вселенную, и ее «за-смысл» — другой, «собственный», уникальный и внеконцептуальный пока, но существенно важный, ибо дает выход русскому бытию в какое-то иное, скрыто-таинственное измерение.

Теперь перейдем к следующей концентре, которую мы назвали «Невидимое древнее мировоззрение». Это — главным образом наша история, наше глубокое прошлое, еще дохристианское, та история, которая от нас пока еще скрыта, но, во-первых, мы рассматриваем Россию глобально во всех ее временах и уходим к ее истокам, в конечном итоге к Протороссии и протославянам, к индо-арийскому корню и даже дальше. Невидимое мировоззрение — это и наше еще плохо понятое и плохо узнанное так называемое «язычество», и Веды, ведантизм (недавно подтвержденный раскопками), древнее арийство, гиперборея, но кроме того — огромное неизвестное пространство древней эры. Что было там — известно только частично или неизвестно вообще (но потаенно существует в нас), однако есть все же некие глубинные точки, по которым можно кое о чем судить.

Эти «точки», например, — интуитивное понимание русского дальнего бытия, нити к великому арийскому прошлому, даже к Гиперборее, обо всем этом рассказано в древних писаниях; наконец, присутствие в нашей душе и в нашей «зафиксированной» истории определенных качеств, импульсов, перекликов явно древнего рода, идущих от какой-то бесконечной глыбы исторического прошлого, но живущего в тайниках души. Сейчас гигант молчит, но когда-нибудь в будущем может вдруг заговорить, но уже другим языком, другими реалиями… Мы касались Невидимого древнего мировоззрения выше, но подлинное исследование должно быть весьма объемным и специфическим. Еще в XIX веке это невидимое мировоззрение формировало персонажей, пусть одиноких, но настолько диковинных, что подлинное их понимание может быть проведено только с учетом великого неизвестного нашей протоистории или скрытого центра, о котором мы писали выше.