Газета Завтра - Газета Завтра 801 (65 2009)

На список избирателей ИЗ-99/1 был наложен картонный лист с единственной прорезью в строку под фамилию, имя, отчество, дату рождения, прописку и роспись. Таким образом, зэка мог видеть только свои данные.

— Почему урна не опечатана? — я решил немного разрядить ментовскую торжественность, да и пломбы действительно не было.

— Не умничай! — сурово раздалось где-то рядом.

Поставив автограф в "амбарной книге", я получил бюллетень, свернул его и направился в хату. Не успел сделать и пару шагов, как передо мной выросли три бойца.

— Куда же вы?! Надо проголосовать! — грозно окликнул подполковник избирательной комиссии.

— Не хочу, — ответил я, с грустью сознавая, что прерванный сон уже не поймать.

— Как же так, — возмутился высокопоставленный вертухай. — Вы обязаны!

— Согласно закону о выборах, вовсе нет.

— Не будем спорить. Обязаны! — это был последний и единственный довод местного избиркома, самодостаточного выразителя законодательства на тюрьме.

Спорить с ощетинившейся дубинками пятнистой избирательной комиссией действительно было не о чем, и я пошел на попятную. "Кабинка" для голосования представляла собой две вертикальные доски, обитые кумачом, с полкой, перпендикулярно закрепленной у стены. Тайна голосования зависела здесь от широты собственной спины. Дабы не портить изолятору статистику, я поставил галку напротив "Единой России" и галку напротив "Справедливой России". Вогнав власть дважды в долг, я сбросил бумажонку в урну.

НОВЫЙ ГОД

Пока вся страна празднует Новый год, в тюрьме зэки давятся телевизионными объедками синтетического счастья. В России Новый год сродни условному рефлексу, когда серое прозябание разбавляется двухнедельным угаром, когда и без того наша самая уважительная причина — "забухал" — приобретает священно-неприкосновенный характер. Мы же, зэки, две недели будем довольствоваться пьяными рожами и долгоиграющим перегаром вертухаев, тяготиться отсутствием писем, передач и свиданий, и, вероятно, в качестве подарка от администрации получим два-три часа телевизора в новогоднюю ночь. Однако праздновать надо! Даже с ничтожным тюремным реквизитом…

В предпоследний день уходящего года дежурил старший лейтенант, который некогда был капитаном. Ему лет тридцать пять; всегда искренне вежлив, с участием и сочувствием относится к арестантам, за что периодически и подвергается разжалованию из капитанов в старшие лейтенанты. Служба вертухаем старлею явно претит, он неловко улыбается, словно извиняясь за свои "псиновские" шевроны. Зэки его любят, за глаза не поносят и оберегают от хамства. Еле заметный след от снятой звездочки на погонах внушает арестантам если не уважение, то солидарность с "неправильным" цириком.

На вечернюю предновогоднюю поверку старлей вошел в "хату" с пушистой сосновой лапой. Его лицо предвкушало удовольствие от произведенного сюрприза.

— С наступающим вас Новым годом! — громко, по-офицерски четко поздравил он, вручая Сергеичу лапник.

— Спасибо, и вас с наступающим, — сердечно поблагодарил тот, заставив старлея пожалеть, что не притащил елку.

Сосенка мягко покалывала ладонь, иголки еще источали живую нежность, освещая камеру лесным малахитом. Дабы отдалить неотвратимое увядание, лапник опустили в бутылку с водой, которая каждый час обновлялась. Вместо игрушек решили украсить нашу красавицу карамелью в ярких фантиках, пестрые бумажки скрадывали, конечно, живую красоту, но возвращали в праздник детства.

…Тридцать первого с утра принялись за генеральную уборку, остаточную стирку и помывку. К вечеру хата блистала, застиранные футболки сменились модным новьем, воздух разряжал французский автошейв. Дело оставалось за "поляной" и выпивкой.

Праздничный стол покрыла "скатерть" — глянцевый журнальный разворот с рекламой какого-то тихоокеанского курорта — сочетанием золотых языков пламени с бирюзовой чистотой морской стихии. Новогоднее меню состояло из рыбной и колбасной нарезки, сырной тарелки и аккуратно расчлененных фруктов. Не хватало традиционных фужеров с игристым янтарем. Но и здесь новогодний антураж был соблюден неукоснительно. Из пустых пластиковых бутылок вырезали новогодний хрусталь, а вместо шампанского своего часа в холодильнике дожидался двухлитровый "Буратино".

Всё было готово, оставалось лишь пережить поздравления вертухая и под бой курантов загадать одно на всех желание: — Домой!

Последняя в уходящем году поверка припоздала минут на сорок. Майор был явно нетрезв: мятый камуфляж украшало, словно орден, плевкообразное жирное пятно, рот перекашивал ликеро-водочный героизм, а глаза посылали друг друга на хрен. Он вошел в хату, сфокусировался на арестантах, прищурился и молча, пренебрежительно, с оттяжкой кивнул подбородком. Взгляд вертухая источал сучье злорадство и рабье презрение к государевым врагам.

— С наступающим Новым годом, товарищ майор, — снисходительно улыбнулся Сергеич, лукаво перехватив его взгляд.

Майор шарахнулся глазами, лицо суетливо задвигалось. Он видел с душою накрытый стол, изящные бокалы и запотевшее "Буратино", не мог про себя не отметить наш безукоризненный внешний вид, веселые лица без тени тюремной тоски и горчинки самопального хмеля. Он видел праздник, ему недоступный, даже с его двумя просветами и звездой, даже с его седыми висками и заплеванным мундиром. Он ерзал глазами, убегая от наших глаз, в которых боялся увидеть жалость к себе за очередной отмеренный год его паскудной жизни. И злобная зависть к нашему празднику победила в нем презрительное самодовольство властительного хама.

Судорожная гримаса стянула лицо майора, зависть потребовала удовлетворения. Вертухай ждал, когда мы попросим его не выключать телевизор, но просьбы не услышал. Застыв в молчаливом ожидании, через секунд двадцать майор выдавил: "Телевизор сегодня до часу". И снова тишина. Майор вжал шею, рожа пошла пунцовыми пятнами. Он вытер о форму вспотевшие ладони, ковырнул в ухе обгрызанным ногтем и вывалился из "хаты".

— Давайте девок на стену повесим! — Жура извлек из стопки прессы календарь "Комсомольской правды" на 2008-й год с двумя близняшками.

— Мусора посрывают, — засомневался Сергеич.

— Девок не тронут! Святого же чего-то должно в них остаться.

Украсив стену, он долго любовался своей затеей…

Разлили "Буратино", выслушали президента, а когда защелкали куранты, подняли тосты за Новый год, за освобождение, за близких. Кто-то пытался говорить, но тосты казались такими же бутафорскими, как хрусталь и шампанское. Поймали тишину.

По телевизору гуляла Красная площадь, за решеткой взрывались салюты. Каждый думал о доме, о семье, не желая выдавать другим нахлынувшие чувства, оберегая соседей от заразной тоски.