Журнал Знамя - Знамя Журнал 7 (2008)

Мне кажется также, что даже самый въедливый читатель не отыщет в книгах Филатова стремления выставить себя в наиболее выигрышном свете. Вроде того, что я, де, был кругом прав, а все остальные гнули не туда. Нет. Рассказывая, к примеру, о неудаче одной из попыток установить мир в Чечне, Филатов пишет: «Я понимал, что в чем-то сделал просчет, чувствовал себя виноватым…» 5. И еще (опять-таки - о Чечне): «…в 1994 году… президент Б.Н. Ельцин и мы, его помощники, не смогли найти политического решения в разгоравшемся внутри Чечни конфликте между Дудаевым и оппозицией, возглавляемой Автурхановым» 6. И по поводу бушевавшей в верхах войны компроматов, которые, как крапленые карты, вытряхивали из рукавов враждующие группы: «А мне до сих пор неловко и совестно, что я оказался как-то причастен к этой туманной истории. Стыдно перед обществом…» 7. Но, может быть, он взялся за перо с тем, чтобы преподать урок политикам следующего поколения? Вряд ли. Филатов, скорее, доброжелательный советчик, чем непререкаемый гуру. Да и кто нынче любит, чтобы его учили?

Тогда зачем?

По-моему, главным его желанием было представить отчет о переломных годах в новейшей истории России - отчет самому себе и стране, которой он искренне служил и служит как политик и общественный деятель. В конце концов, времени с тех пор прошло вполне достаточно, чтобы суждения о минувшем приобрели должную беспристрастность, оценки настоящего - необходимую трезвость, а представления о будущем - достойную сдержанность. Как ни трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира (Григорий Сковорода), но все-таки везде и всюду Филатов стремится говорить ровным голосом человека словно бы со стороны - так, будто совсем еще недавно он не участвовал в политических баталиях и будто сегодняшний день не прибавляет в его размышления горечи несбывшихся надежд. Иногда, правда, сдержанность изменяет ему - особенно в тех случаях, когда российская действительность заставляет его вспоминать слова Александра Николаевича Яковлева, сказанные вскоре после провала путча 1991 года: «Вы сделали великое дело, отстояв демократию… Теперь ее нужно защищать и развивать. А я боюсь… что придет политическая шпана и именно она припишет себе эту вашу победу» 8. «Каким же точным, - много лет спустя воскликнул Филатов, - оказалось предсказание Яковлева - политическая шпана, восторжествовала!» 9. (Согласимся, однако, что в свете нынешних свершений шпана смотрится как-то мелковато.)

Как же это было - рождение демократической власти в России и попытки ее становления? Филатов свидетельствует: «Мы пережили несколько глубоких кризисов, оказывались несколько раз на грани самой настоящей гражданской войны» 10. Рубикон между политическим и вооруженным противостоянием - по великому, первому и последнему для нас в минувшем веке счастью - так и не был перейден. Короткая, яростная сшибка октября 93-го - это все, что пролилось из ходивших над Россией грозовых туч. Но политические страсти пылали в полный накал. Филатов оказался в их эпицентре - и теперь, будто Нестор, ведет свой обстоятельный рассказ о том, как непросто притирались друг к другу демократически настроенные депутаты, с какой непримиримостью, словно на последний и решительный бой, ополчались против них депутаты от еще сохраняющей силы и влияние коммунистической партии, с каким трудом (скрипучий тяжкий поворот руля) выворачивала Россия к экономическим реформам…

Замечу кстати - и книги Филатова дают тому веское подтверждение, - что демократов по осознанному убеждению в первой демократической волне было не так уж и много. Куда больше было тех, кому обрыдла существующая политическая и экономическая система с ее цепкими пальцами мертвеца, тянущими в могилу все живое. В отрицании тоталитаризма сходились многие, взгляд на построение новой России едва ли не у каждого был свой. Романтическое воодушевление первой поры поначалу более или менее сглаживало проступающие противоречия. Казалось, что главное - покончить со всем советским, остальное придет если не само собой, то, во всяком случае, с естественностью смены времен. Была ночь - наступит утро, и будет день первый. Ожидание перемен и стремление к ним было совершенно искренним. «…Нас, - написал позднее Филатов, - объединяло общее стремление сделать как можно больше для страны, для ее будущего» 11. Увы. Благими намерениями оказалась вымощена дорога в сегодняшнюю Россию, которая день ото дня теряет сходство с демократическим государством и все более приобретает выраженные черты автократии.

С большим или меньшим основанием Россию можно назвать страной упущенных возможностей, рассматривая которые всякий раз сталкиваешься с мучительнейшим «почему?!». Собственно говоря, книги Филатова отвечают - или пытаются ответить - на этот вопрос. Ну, например: «На протяжении всех лет реформ и демократических преобразований в стране демократические силы так и не сумели организовать сильный либерально-демократический центр» 12. Как это ни странно для людей, взявшихся определять судьбы страны, но личные амбиции, игра честолюбий, болезненное стремление непременно быть первым оказались для них куда важней согласованных действий во имя достижения поистине эпохальных целей. И тот семи пядей во лбу, и тот образован дальше некуда, и у того одна идея лучше другой - но когда пробил час впрягаться в общую упряжку и рвать пуп, класть последние силы, тянуть и вытягивать тяжеленный воз из советского болота, тут в наших демократах вдруг проснулся невесть откуда в них взявшийся дух местничества. Для Филатова, в ком романтизм совершающихся перемен не заглушил здравого смысла и трезвого видения трудностей переходного времени, это был знак надвигающейся беды. Он убеждал: «…Еще никому не удавалось что-либо посеять со сжатыми кулаками. Кто не может разжать кулаки, должен уйти с политической арены» 13. Но его призыву никто не последовал. На политической арене по-прежнему толклись люди с крепко сжатыми кулаками.

Еще пример: приватизация. Филатов перечисляет допущенные при ее проведении «крупные ошибки» 14. «…Малый доход государству от приватизации… многие предприятия после приватизации не смогли улучшить свое экономическое положение, а некоторые просто рухнули. …Мало кто приобрел что-то от приватизации, а если и приобрел, то в явно завышенных размерах, что сразу породило разговоры о воровстве» 15. Иными словами, граждан России пресловутым ваучером поматросили и бросили, зато бешеные состояния выросли как на дрожжах. Лихорадочный Клондайк нашей приватизации, стремление ее идеологов разрушить госсобственность и тем самым подорвать всякую возможность реставрации советской системы - все это, в конечном счете, означало, что, как и в Советском Союзе, социально-экономические цели были принесены в жертву политическим. «Народ, - подвел черту Филатов, - оказался обобранным» 16. А ведь летали в США, где выпестованные рынком и открытым обществом специалисты провели тщательнейшую экспертизу подготовленных в России законопроектов, которые должны были стать краеугольным камнем российских экономических реформ. Бойцы нашего патриотического фронта напрасно наклеивали на приватизацию ярлык с надписью madein USA. Никаких USA. Все не так, ребята. Приватизация, долбили американцы, должна быть независима от политической борьбы. Надо четко определить для нее цели: повышение производительности, укрепление финансовой независимости предприятий, развитие рынков капитала etс. «Эксперты, - свидетельствует Филатов, - …высказали… принципиальные замечания и пожелания. Если бы мы им следовали, думаю, экономические реформы шли бы у нас с большим эффектом» 17.