В Фатющенко - Владимир Соловьев - критик и публицист

Вообще Соловьев не очень высоко ставил русское общество, податливое, склонное к подражанию, несвободное и несамостоятельное. В конце жизни он подвел итог: "Заглядывая в душу нашего общества, не увидишь там ни ясного добра, ни ясного зла". Иными словами: ни богу свечка ни черту кочерга (IX, 171). Более ранние высказывания, пожалуй, еще суровее - например, в 1890 году в споре со Страховым прозвучало: "Равнодушие к истине и презрение к человеческому достоинству, к существенным правам человеческой личности - эта восточная болезнь давно уже заразила общественный организм русского общества и доселе составляет корень наших недугов" (V, 286).

Образованное общество платило Вл. Соловьеву той же монетой, его высмеивали журналы и "правого", и "левого" направлений, а его высказывания меньше всего понимались как истина в последней инстанции. При жизни Соловьева немногие видели в нем пророка, даже "Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории" вызвали шутливое недоумение. Об этом следует сказать со всей определенностью. Разумеется, подобное отношение нельзя объяснить одной незрелостью общества. Теократическая утопия, которой Соловьев был верен многие годы, не просто казалась неудобоисполнимой, но и лежала далеко в стороне от тех интересов, которыми жила русская общественность. Хотя русская мысль и была избыточно богата утопическими воззрениями, соловьевский идеал вселенской церкви стоял в ней особняком, как бы не связанный с потребностями дня. Оппоненты не замечали, что Соловьев жил интересами современной ему России, которые он осмысливал в категориях христианского миросозерцания, и что мечта о "живом, социальном, вселенском" христианстве

17

родилась на почве российской действительности. Соловьеву старались подыскать однозначное определение. Как-то в споре с Дмитрием Самариным Соловьев по поводу какой-то возводимой на него нелепости едко заметил: "Все это есть такой же несомненный факт, как и мой переход в римское католичество, которое вдруг оказалось таким широким, что нисколько не препятствует мне быть... протестантским рационалистом, мистиком, нигилистом, старовером и, наконец, иудеем" (V, 265-266).

Духовная свобода и независимая личная позиция Соловьева оборачивалась общественным одиночеством, непониманием и искажением его идей. Правда, взгляды Соловьева столь непросты, что невольно возникает желание подправить публициста, сказать то же самое, но иными, не со-ловьевскими, а своими словами. И тогда мысль Соловьева обречена...

После смерти Вл. Соловьева известный либеральный деятель П. Б. Струве писал в журнале "Мир божий", что покойный вовсе не был великим философом, что прославили его публицистические статьи, в частности по национальному вопросу, и ими "он стяжал себе место среди классиков русской публицистики" {1}. Мнение Струве - ив первой, и во второй своей части - смутило многих, показалось преувеличением. Сейчас, на исходе XX века, его оценка соловьевской публицистики не кажется завышенной.

Соловьев-публицист и поныне современен, его статьи, обращенные к читателю конца прошлого века, интересны не только как историко-литературный материал, но и сутью своею, своими идеями. Для публициста, полагал Соловьев, "важно не то, из чего слагаются и как происходят известные явления, а то, к чему они ведут" (VI, 425). Публицист - не ясновидящий, но без стремления выйти за пределы настоящего, заглянуть в будущее, угадать его в современных событиях деятельность публициста не имеет смысла. Подлинная публицистика есть превращение комментария на злобу дня в предсказание, и именно этой цели служили лучшие публицистические статьи Соловьева.

В его публицистике легко выделить две главные темы: вопрос религиозный и вопрос национальный, которые в конечном итоге сплетены в один, важнейший "о грехах и обязанностях России". Об этом Соловьев писал на протяжении многих лет, печатал статьи в русской периодике и книги за границей, и его взгляды стали достаточно известны. Но есть у него статьи в высшей степени замечательные, делающие честь его публицистической зоркости, и как бы забытые, ибо они лишь отдаленно связаны с главными темами. Речь в них идет о вопросах, неожиданных для "метафизика" : о статистике народонаселения и крестьянском безземелье, об убывающем плодородии почв и обмелении рек. В ранней статье 1884 года Соловьев высказал мысли, которые, как он позднее вспоминал, "должны бы казаться общими местами, но тогда казались лишь вздорными парадоксами" (V, 453). Указав на несостоятельность русского общества, он

___________

{1} Мир божий. 1900. No 9. Отд. 2. С. 14.

18

проследил, как это отражается на экономическом положении страны: "Россия живет земледелием, и по-настоящему весь экономический строй наш должен бы определяться интересами сельскохозяйственными. В теперешней России, при стомиллионном населении, земледелие производится тем же самым способом, как и триста лет тому назад, когда население было вдесятеро меньше. Но если тогда хищническое хозяйство было единственно возможным, то теперь с каждым годом оно становится все более и более опасным. Естественные производительные силы почвы не безразличны - народ рано или поздно съедает землю, если не перейдет от первобытного хищнического хозяйства к искусственному или рациональному" (IV, 176). Соловьев рисовал картину бесплодной пустыни, где истреблены леса, где железные дороги привели к гибели сельского хозяйства, где растут города и мелеют реки: "Поразительное обмеление наших рек и умножающиеся засухи - это уже не пророчество, а факт. В других странах достаточный запас влаги обеспечивается или близостью моря, или высокими снежными горами. Но мы держимся только лесами и болотами, из которых вытекают и которыми питаются все наши большие реки. И вот, не ограничиваясь истреблением лесов, мы принялись усердно осушать болота". Общий вывод неутешителен: "Наша городская цивилизация все берет у земли и ничего не дает ей взамен" (IV, 177).

В страшном голоде 1891 года Соловьев увидел подтверждение правильности своих опасений, придал засухе почти мистические черты: "На нас надвигается Средняя Азия стихийною силою своей пустыни, дышит на нас иссушающими восточными ветрами, которые, не встречая никакого препятствия в вырубленных лесах, доносят вихри песку до самого Киева" (V, 453). В статьях 1891 -1892 годов ("Народная беда и общественная помощь", "Об упадке средневекового миросозерцания", "Наш грех и наша обязанность", "Враг с Востока", "Мнимые и действительные меры к подъему народного благосостояния") публицист призывал русское общество оставить всякую междоусобную брань, объединиться для помощи народу, голодающему не из-за стихийного бедствия, а в силу собственного бескультурья: "Нынешний голод обличает зараз крайнюю некультурность как нашего полукультурного общества, так и нашего бескультурного народа. Мы очевидно несостоятельны" (V, 433). Общественная несостоятельность - это неумение и нежелание создать вселенское христианство, при котором и возможно истинно культурное ведение хозяйства. Соловьев пытался осмыслить конкретные социально-экономические вопросы, высказывался за разрушение крестьянской общины ("состояние безземельных батраков печально и никому не желательно, но необходимость умирать с голоду еще печальнее", V, 430), против перераспределения земли и переселения, которое "есть мера также мнимая. При хозяйстве бескультурном не хватит и Азии, а для культурного - незачем ходить за Урал" (V, 473).